И наверное, священник его нашел повод для праздника.
В память о Тьодхильд Гудрид ежегодно соблюдала праздник святой Суннивы, но у нее не хватало времени посещать и другие праздничные богослужения в году! Эта новая беременность отняла у нее последние силы. Ей хотелось бы тихо сидеть вечерами на дворе, а другие пусть молятся в церкви или хлопочат по хозяйству.
Пока Карлсефни отсутствовал, уехав на осенний тинг на Мыс Цапли, Гудрид потеряла своего ребенка. Она лежала в постели, стараясь не двигаться, чтобы остановить кровотечение, а сама напряженно вспоминала события последнего времени. Может, она в чем-то провинилась, и теперь понесла наказание? Она соблюдала все обычаи, стараясь делать все как полагается – начиная с разведения огня в очаге по утрам и кончая обереганием себя от колдовства и порчи, когда садилась за ткацкий станок. Когда она спала по ночам, свет луны на нее не падал, и Хозяин Холма под большой рябиной получал еду и питье от Скегги-Торы. Сама она ежедневно хотя бы раз произносила молитву «Отче наш», а каждое сито и корытце на кухне имели на себе метку крестом.
Но Карлсефни не почтил Фрейю на последних своих пирах, да и сама Гудрид была слишком занята другими делами. Она нащупала под сорочкой амулет Фрейи. Он был холодным, безжизненным, и до ее сознания вдруг дошло, что она замерзла. Когда к ней вошла Скегги-Тора, она попросила у нее еще одеяла, но это не помогло. Зубы у Гудрид стучали так, что звук этот эхом отдавался в ее голове. Она не чувствовала себя такой замерзшей и беспомощной с тех самых пор, когда отцовский корабль взял курс к берегам Гренландии.
Вернувшись домой, Карлсефни принял новость об умершем ребенке с угрюмым видом. В первые дни после потери Гудрид была слишком слаба и не могла много разговаривать, но однажды вечером, когда она открыла глаза и увидела, как Карлсефни снимает с себя одежду, она положила ему на спину руку и, пытаясь улыбнуться, проговорила:
– Не принимай это близко к сердцу, Торфинн… В следующий раз будет лучше, Похоже, мне удается родить здорового ребенка всякий раз, когда я теряю двоих…
Он, не поворачиваясь, ответил:
– Меня угнетает не только это, Гудрид. На осеннем тинге я слышал разговоры о том, что ты, пока я был в Норвегии, прибегала к колдовству, чтобы оживить умершего ребенка в Хельгестаде. Я думал, ты не занимаешься подобными вещами.
Гудрид почувствовала, что покрывается холодным потом, и запальчиво воскликнула:
– Как же люди могут говорить такое? Я, наоборот, помешала им колдовать… Когда они собирались уже послать за старой Ингунн, я запретила им делать это!
– А я слышал, что ребенок был мертв и ты вдохнула в него жизнь посредством колдовства.
Гудрид ощутила, как ее бросает в жар.
– Девочке стало легче после того, как мы трижды прочитали над ней «Отче наш». И ты называешь это колдовством? И потом, ребенок не был мертв: он просто не дышал, и я сделала ему искусственное дыхание, как мы делаем это ягнятам или телятам. Что же в этом плохого?
Карлсефни закрыл дверь и лег. Голос его звучал устало и печально:
– Ничего. Родители ребенка были очень рады. Мне просто показалось, что нехорошо, если о тебе распускают слухи.
Он взял ее за руку и вскоре заснул.
Проходила зима, а Карлсефни делался все более мрачным и угрюмым. Однажды, увидев, что Снорри и Торбьёрн играют его гирями от весов, на которых он обычно взвешивал золото и серебро, он так разъярился, что Гудрид перепугалась. Гири эти были сделаны в форме лошадок, и когда Снорри был в возрасте Торбьёрна, это были его любимые игрушки. Гудрид осторожно напомнила Карлсефни, что он никогда не запрещал сыновьям играть с этими гирьками. Но прежде чем она успела договорить до конца, тот закатил каждому по оплеухе и вылетел вон.
Гудрид молча поглаживала детей по головам. Она просто ненавидела в тот момент своего мужа, но еще больше ненавидела саму себя, потому что никогда не успевала возразить ему. Снорри, взглянув на мать, сказал:
– Это Торбьёрн попросил меня поиграть с ним в гирьки, и поэтому я взял их…
– Да, – сурово произнесла Гудрид, – но тебе не нужно было сейчас говорить об этом… Я никогда больше не хочу слышать, что ты обвиняешь в чем-то своего младшего брата. Если братья не будут защищать друг друга, то на кого же им положиться?
Если же муж и жена не в состоянии доверять друг другу и защитить себя, то жизнь теряет всякий смысл.
Карлсефни не делал попыток обнять свою жену по ночам. Некоторое время Гудрид была даже благодарна ему за это, ибо она могла восстановить свои силы. Но вот пришла весна, и уже пометили новых телят и ягнят, а Карлсефни проявлял к ней такое же равнодушие, не идя дальше дружеского поцелуя в щеку. Он ложился рядом и засыпал, а она уже начинала терять терпение.
Мрачное настроение его понемногу исчезло, и он, как и раньше, обсуждал с ней всякие общие дела. И все равно Гудрид казалось, что с каждым днем трещина между ними растет. Она раздумывала, не сердится ли он на нее за ту болтовню о колдовстве, которую он услышал на Мысе Цапли, но не осмеливалась спросить его об этом, ибо тогда ей придется сказать ему, что она ощущает его плохое отношение к себе. А она не могла позволить себе таких замечаний, потому что муж ее был с ней предупредителен и заботлив. Не хватало у нее храбрости и вызнать, не завел ли он себе женщину на стороне. Если это правда, то она не вынесет этого. Но теперь-то сама Гудрид, пожалуй, понимала, почему Гудрун дочь Освивра украла чудесный платок Рифны и до сих пор не может простить Кьяртана.
Карлсефни отправился на альтинг без Гудрид. Он сказал, что ей надо набраться сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131