– В таком случае, поезжайте; я не могу и не хочу вас удерживать; вы перескажете все, что видели; письмо может повредить вам в случае неожиданного нападения.
– Я сделаю все, что мне приказывает великий вождь.
– Счастливого пути, только берегитесь попасть в руки неприятеля.
– Жоан осторожен...
– Прощайте же, друг мой, – сказал Фуэнтес, делая прощальный знак индейцу и входя в свою палатку.
Жоан воспользовался данным ему позволением и немедленно оставил лагерь. Ночь была темная, луна была закрыта густыми тучами. Индеец с трудом шел в темноте. Часто он был вынужден возвращаться назад и делать большие обходы, чтобы избегнуть мест, которые считал опасными. Он шел, так сказать, ощупью до самого рассвета. При первых лучах дневного светила, он проскользнул как змея в высокой траве, поднял голову и невольно задрожал. Впотьмах он прямо попал в ароканский лагерь, в отряд Черного Оленя, который наконец успел собрать своих воинов и в эту минуту составлял арьергард ароканской армии, бивуачные огни которой дымились на горизонте мили за две.
Но Жоан нелегко приходил в отчаяние. Он увидел, что часовые еще его не заметили и надеялся выйти цел и невредим из беды, в которую попал. Он не обманывал себя насчет своего критического положения; но оценив его хладнокровно, решился выпутаться из беды и тотчас же принял для того все необходимые меры.
После нескольких минут размышления, он пополз в противоположную сторону, останавливаясь иногда затем, чтобы прислушаться. Все шло хорошо несколько минут. Ничто не шевелилось. Глубокая тишина продолжала господствовать в долине. Жоан вздохнул свободно. Еще несколько минут и он был спасен.
К несчастью, в эту минуту случай свел его лицом к лицу с Черным Оленем, который как бдительный вождь, осматривал посты. Вице-токи повернул к нему свою лошадь.
– Брат мой устал; он уже давно скользит в траве как ехидна, – сказал он Жоану ироническим голосом, – пора ему переменить положение.
– Я это и сделаю, – отвечал Жоан без малейшего смущения.
И прыгнув как пантера, он вскочил на лошадь Черного Оленя и схватил его поперек тела, прежде чем тот успел догадаться о его намерении.
– Ко мне! Ко мне! – вскричал Черный Олень громким голосом.
– Еще слово и ты умрешь! – сказал ему Жоан тоном угрозы.
Но было поздно. Крик вождя был услышан, толпа воинов спешила к нему на помощь.
– Трусливая собака! – вскричал Жоан, увидев себя погибшим, но еще не отчаиваясь. – Умри же!
Он воткнул свой отравленный кинжал между плеч Черного Оленя и бросил его с лошади на землю; изгибаясь в конвульсиях агонии, Черный Олень умер, как бы пораженный громом.
Жоан приподнял коленами свою лошадь и пустил ее во весь опор на тех, которые преграждали ему путь. Эта попытка была безумна. Один из окасских воинов прицелился в него из ружья, и лошадь повалилась на землю с разбитым черепом, увлекая в своем падении и всадника. Двадцать окасов бросились на Жоана и связали его, прежде чем он успел сделать какое-либо движение в свою защиту.
Однако Жоан спрятал кинжал, которого индейцы даже не искали, в том убеждении, что пленник бросил свое оружие.
Смерть Черного Оленя, одного из самых уважаемых воинов, произвела величайшее смятение между ароканами. Один ульмен немедленно принял начальство вместо него. Жоана и одного чилийского солдата, захваченного в плен в предыдущей битве, отослали в лагерь Антинагюэля.
Токи очень был огорчен, получив известие о смерти Черного Оленя; он потерял не только друга, он лишился помощника.
Происшествия этой ночи распространили испуг в рядах индейцев. Чтобы подкрепить мужество своих воинов, Антинагюэль решился сделать пример и принести в жертву пленных Гекубу, духу зла. Эти жертвоприношения, мы должны признаться, ныне становятся все реже и реже между окасами, но они должны иногда прибегать к ним, когда хотят поразить ужасом своих врагов и доказать им, что решились вести с ними беспощадную войну.
Время уходило; армия должна была идти вперед, и потому Антинагюэль приказал, чтобы жертвоприношение было совершено без всякого отлагательства.
На некотором расстоянии от лагеря главные ульмены и воины составили круг, в центре которого был воткнут предводительский топор токи. Пленники были привезены из презрения на лошадях без хвоста и без ушей. Жоан, как самый виновный, должен был подвергнуться смерти последний, для того, чтобы он мог быть свидетелем казни своего товарища и таким образом заранее предвкусить ожидавшую его участь. Однако ж, несмотря на то, что в эту роковую минуту все как будто оставили мужественного индейца, он не оставлял надежды на спасение.
Пленный чилиец был храбрый солдат, хорошо знавший ароканские нравы, а следовательно и участь, ему назначенную, и при всем том решившийся умереть мужественно.
Несчастного сняли с лошади и поставили возле топора, повернув лицом к чилийским границам, чтобы он почувствовал более сожаления, переносясь мыслью в свое отечество, которого не должен был увидеть никогда. Ему дали в руку связку маленьких палочек и одну большую острую палку, которой он должен был рыть яму и втыкать в нее одну за другой маленькие палочки, произнося имена ароканских воинов, убитых им во время его жизни.
На каждое слово, которое произносил солдат, прибавляя к нему эпиграмму на своих врагов, окасы отвечали страшными проклятиями. Когда все палочки были воткнуты, Антинагюэль подошел к своей жертве и сказал:
– Инок храбрый воин; пусть он засыплет эту яму землей, чтобы слова и мужество, которые он выказывал во время своей жизни, остались погребены на этом месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174