— Вот уж не думал, что мы так далеко забрались.
— Затем, — продолжал Валентин, — от этого города до вашей асиенды около пятидесяти миль, не так ли?
— Да, почти столько.
— Итак, вы видите, мой друг, что, к моему сожалению, я не могу принять вашего любезного предложения.
— Что же тогда делать? — сказал генерал Ибаньес.
— Да, это затруднительно, — сказал Валентин. — А между тем время не терпит.
— Однако ваша мать никоим образом не может оставаться здесь, — заметил дон Мигель, — это для нее совершенно невозможно.
Курумилла до тех пор, по обыкновению, следил за ходом разговора, не принимая в нем никакого участия. Видя, что охотники не могут прийти ни к какому решению, он неожиданно обратился к Валентину и произнес:
— Друг хочет говорить.
Все присутствующие присмотрели на него.
Охотники знали, что Курумилла заговаривал всегда только для того, чтобы дать какой-нибудь совет, которому обычно все следовали.
Валентин жестом выразил свое согласие.
— Наши уши открыты, вождь, — сказал он.
Курумилла встал.
— Кутонепи забывчив, — сказал он.
— Что же я забываю? — сказал охотник.
— Кутонепи брат Единорога, великого вождя команчей.
Француз радостно хлопнул себя по лбу.
— Это верно, — воскликнул он, — о чем же я думаю? Честное слово, вождь, вы — сама сообразительность, ничто от вас не ускользнет.
— Мой брат доволен? — с радостью спросил индейский вождь.
Валентин с жаром пожал ему руку.
— Вождь, вы самый превосходный человек из тех, кого я знаю, — воскликнул он. — Благодарю вас от всего сердца! Впрочем, нам нечего больше и говорить об этом, мы друг друга понимаем, не правда ли?
Индеец с жаром ответил на рукопожатие своего друга и сел, прошептав всего лишь одно слово, выражавшее его чувства:
— Хорошо.
Остальные присутствующие ничего не могли понять. Несмотря на то, что они давно уже жили в прерии, они все еще не привыкли к индейской лаконичности. Поэтому они с нетерпением ожидали, чтобы Валентин объяснил им, о чем он говорил со своим другом.
— Вождь, — с живостью сказал Валентин, — сразу сообразил то, над чем мы тщетно ломали головы.
— Как так? Объясните, — сказал дон Мигель.
— Как, вы не понимаете?
— Честное слово, не понимаем.
— А между тем это очень просто: я давно уже усыновлен племенем команчей, а именно родом Единорога. Этот вождь не откажет, я убежден в этом, принять мою мать в их селении. Краснокожие меня любят, Единорог мне предан, а потому о моей матери будут хорошо заботиться. С другой стороны, мне будет легко навещать ее каждую свободную минуту.
— Canarios! — воскликнул генерал Ибаньес. — Это верно, честное слово, вождь, — добавил он, дружески похлопав индейца по плечу. — Должен сознаться, что мы ужасные простаки и что у вас в одном мизинце больше разума, чем в нас всех.
Совещание это длилось немало времени — солнце давно уже взошло, когда оно окончилось.
Мать Валентина, вполне отдохнувшая от волнений протекшей ночи, появилась в гроте и обняла своего сына.
После завтрака оседлали лошадей и собрались в путь.
— Куда же ты везешь меня, дитя мое? — спросила мадам Гилуа Валентина. — Ты знаешь, что я теперь всецело принадлежу тебе и что ты один должен обо мне заботиться.
— Будьте спокойны, матушка, — отвечал Валентин, — хотя мы и в прерии, но отыскали для вас такое убежище, где вы будете в полной безопасности, и в то же время я буду иметь возможность навещать вас каждую неделю.
Валентин, как и все люди с твердым и решительным характером, предпочитал, вместо того, чтобы обходить затруднение, действовать прямо, убежденный, что чем решительнее он поступит, тем быстрее и легче можно будет смягчить последствия удара.
Инстинктивным движением старая женщина, уже сидевшая на лошади, остановила ее и взглянула на сына глазами, полными слез.
— Что ты говоришь, Валентин? — произнесла она дрожащим голосом. — Ты собираешься меня покинуть?
— Вы не поняли меня, матушка, -возразил он, -после столь долгой разлуки я ни за что не соглашусь жить вдали от вас.
— Увы! — прошептала она.
— Но только, матушка, — продолжал он твердо, — вы должны согласиться с тем, что жизнь в прериях сильно отличается от жизни цивилизованной.
— Я уже знаю это! — со вздохом произнесла она.
— Тем лучше, — сказал он. — Эта жизнь предъявляет требования, которые было бы слишком долго объяснять, и заставляет постоянно передвигаться с места на место, проводя целые дни в седле.
— Хорошо, дитя мое, но не заставляй меня страдать так долго и скажи мне в двух словах, в чем дело и к чему ты ведешь этот разговор.
— К тому, матушка, что эта жизнь, полная трудов и опасностей, может быть, даже приятна для молодого человека, подобного мне, с железным характером и давно привыкшего ко всем ее случайностям. Но она совершенно невозможна для вас, в вашем возрасте и при вашем состоянии здоровья. Вы — мое единственное сокровище, матушка, которое я нашел каким-то чудом и которое я не хотел бы потерять так скоро, поэтому я не имею права из малодушия подвергать вас невзгодам и лишениям, которые за одну неделю сведут вас в могилу.
— И поэтому?.. — боязливо спросила старушка, невольно подчиняясь тому, что говорил ее сын.
— И поэтому, не желая, чтобы вы страдали, я решил вот как: я хочу, чтобы мы как можно чаще были вместе.
— О, да! — прошептала она. — Мне больше ничего не надо, дитя мое, как только видеть тебя, видеть всегда.
— Матушка, — продолжал охотник, — я думаю, что устрою все как нельзя лучше. Отец Серафим подтвердит вам, что всякое другое решение немыслимо.
— Какое же это решение? — чуть слышно спросила она.
— Я отвезу вас, — отвечал он, — в одно из селений команчей, которыми я усыновлен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86