При таких условиях, конечно, не может быть и речи о сострадании, и с арестованными обращаются грубо, по-варварски.Часто случается, что заключенных, брошенных на соломенную подстилку в вонючую яму без воздуха, где иногда попадаются змеи и другие скверные твари (таковы тюрьмы в Мексике), через двадцать четыре часа находят мертвыми или наполовину съеденными в этих отвратительных вертепах.Не раз можно было констатировать, каким страшным мучениям подвергали грубые и жестокие солдаты несчастных заключенных, все преступление которых заключалось только в том, что они попали в тюрьму.Впрочем, в больших городах тюрьмы содержатся гораздо лучше, чем в городишках и в деревнях. В Мексике, где деньги — все, богатому человеку не трудно достать себе все, что нужно, или, в крайнем случае, сделать свое положение сносным.Дон Мигель и генерал Ибаньес просьбами и золотом добились того, что их поместили вместе.Они занимали две скверные комнатки, вся меблировка которых состояла из хромоногого стола, нескольких кожаных бутак и двух кроватей с натянутой вместо матрацев кожей.Дон Мигель и генерал, как и подобало, мужественно переносили все притеснения и унижения, которым их подвергало время следствия и суда. Они решились умереть, как жили с высоко поднятой головой, твердым сердцем и не дать осудившим их на смерть судьям удовольствия увидеть их слабыми в последнюю минуту.Вечером того дня, когда мы встретили Валентина на поляне, сумерки наступили быстро, и единственная бойница, -иначе никак нельзя назвать узкое, в виде щели, окошечко служившее для освещения тюрьмы, — пропускала слабый свет в камеру.Дон Мигель большими шагами ходил по комнате, а генерал, растянувшись на постели, спокойно курил сигарету и следил глазами за поднимавшимися к потолку клубами голубоватого дыма, которые он то и дело выпускал изо рта— Ну! — сказал дон Мигель. — Сегодня, кажется, ничего не будет.— Да, — отвечал генерал, — если только, чего я впрочем не думаю, им не придет в голову сделать нам честь — казнить нас при свете факелов.— Понимаете ли вы что-нибудь в этой проволочке?— Честное слово, нет. Я долго ломал себе голову, стараясь угадать что именно мешает им нас расстрелять, и ровно ничего не мог придумать.— То же самое было со мной. Мне даже приходило в голову, что они нарочно откладывают со дня на день казнь, чтобы держать нас под домокловым мечом и заставить смириться, но затем сама эта идея показалась мне слишком нелепой.— Я совершенно согласен с вами… Нет, тут, должно быть, происходит что-то другое.— Почему вы так думаете?— А вот почему: последние два дня наш тюремщик обращается с нами, я не могу сказать, чтобы вежливее, — на это он не способен, — но далеко не так грубо. Я даже заметил что он как будто прячет свои когти и пытается изобразить на своем лице подобие улыбки. Но, к сожалению, его лицо вовсе не привыкло улыбаться, и поэтому он вместо улыбки делает только отвратительную гримасу.— Какой же вы делаете из этого вывод?— Я — отвечал генерал, — пока ровно ничего не могу вам сказать положительного. Я только спрашиваю себя, чем объяснить такую удивительную перемену… Нельзя же предполагать, что он сочувствует нашему несчастному положению, — это было бы равносильно тому, что наш губернатор вдруг явился бы просить у нас прощение за то, что нас судили и приговорили к расстрелу.— Э! — философски заметил дон Мигель, покачивая головой. — До тех пор, пока мы живы, мы имеем право надеяться на спасение.— Это правда. Но успокойтесь, мы с вами очень скоро будем исключены из списка живых.— Наша жизнь в руках Божьих, и только Он один знает, когда нам суждено умереть.— Аминь! — сказал, улыбаясь, генерал, откусывая зубами кончик новой сигаретки.— Не находите ли вы странным, что вот уже целый месяц, как мы сидим здесь, а наши друзья точно забыли о нашем существовании?Генерал пожал плечами.— Гм! — отвечал он. — Заключенный — это все равно, что больной, и наши друзья, конечно, опасаются усилить наши страдания своим горем, — вот почему они лишают себя удовольствия посетить нас.— Не смейтесь над этим, генерал, я убежден, что вы совершенно напрасно обвиняете их…— Дай Бог! Я, со своей стороны, от всего сердца прощаю им, что они забыли нас.— Я не могу поверить, чтобы Валентин, с которым мы такие друзья, не постарался бы так или иначе увидеть меня.— Ба! Да неужели вы, дон Мигель, даже и теперь, стоя, так сказать, одной ногой в могиле, все еще верите в людскую честность?В эту минуту за дверью послышался звук отпираемого замка. Дверь комнаты, где находились осужденные, полуоткрылась и пропустила сначала тюремщика, а затем еще кого-то.Полутьма, царившая в тюрьме, не позволяла заключенным разглядеть посетителя, на котором была надета длинная черная одежда.— Э! — прошептал генерал на ухо своему товарищу по заключению. — Наш губернатор, генерал Вентура, как видно, решился-таки покончить с нами…— А почему вы так думаете? — спросил дон Мигель тоже шепотом.— Черт возьми! Он прислал к нам священника, значит, завтра мы будем казнены.— Клянусь честью, это самое лучшее, что он мог придумать! — вырвалось невольное восклицание у дона Мигеля.Тюремщик, человек небольшого роста, коренастый, с лисьей физиономией и бегающими глазами, повернулся к священнику и попросил его войти, сказав ему хриплым голосом:— Вот здесь, сеньор падре, и осужденные. Не прикажете ли оставить вам фонарь? Становится совсем темно, а во время разговора гораздо приятнее видеть лицо своего собеседника.— Хорошо, поставьте его хоть там… Благодарю вас. Я постучу в дверь, когда соберусь уходить, и вы мне отворите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95