Диана была идолом семьи, идолом, боготворимым всеми. Улыбкой или взглядом она подчиняла своей воле могучие натуры, окружавшие ее и, по-видимому, только для того и жившие, чтобы исполнять ее малейшие прихоти.
Сэм и Джеймс, двое слуг, были добрые и честные крестьяне из Кентукки; одаренные редкой ловкостью и необычайной силой, они скрывали весьма тонкий ум под простодушным и даже слегка глуповатым видом.
Эти добрые люди, еще очень молодые — одному было двадцать шесть лет, а другому едва исполнилось тридцать — выросли в доме Брайта, к которому питали безграничную преданность, не раз доказанную на деле во время пути.
Когда Джон Брайт оставил свой дом, отправляясь на поиски более плодоносной земли, он предложил слугам уйти от него, поскольку не хотел подвергать их жизни опасностям, которые ему предстояли, но оба отрицательно покачали головами и ответили решительным отказом на все его увещевания, заявив, что долг велит им следовать за хозяевами, куда бы те ни отправились, и что они готовы идти за ними хоть на край света.
Встретив столь решительный отказ, переселенец вынужден был уступить и ответил, что раз так, то они отправятся вместе с его семьей. Между хозяином и слугами не требовалось лишних слов.
Само собой, эти честные люди уже не считались просто слугами — они были скорее друзьями, с которыми и обращались соответственно.
Впрочем, ничто так не сближает людей, как общие опасности, а за последние четыре месяца семейство Джона Брайта подвергалось бесчисленному множеству опасностей.
Переселенец взял с собой довольно значительное количество скота, поэтому, несмотря на все принимаемые им меры предосторожности, караван оставлял за собой весьма приметный след и ежеминутно мог ожидать нападения индейцев. Однако, до той минуты, когда мы встречаем его, эти опасения еще не оправдались.
Порой переселенцы были вынуждены бдительно сторожить свой лагерь, но краснокожие все время держались на расстоянии и ограничивались враждебными демонстрациями, ни разу не имевшими последствий.
Во время первых недель странствования переселенцы, мало знакомые с жизнью краснокожих, то и дело сопровождавших караван верхом, испытывали невообразимый страх и ежеминутно ожидали нападения свирепых врагов, о которых слышали истории, заставлявшие даже у самых храбрых людей волосы становиться дыбом; но мало-помалу, как это всегда бывает, они свыклись с постоянной угрозой нападения индейцев, и хотя тщательно принимали меры безопасности, но постепенно охладели к ужасам, сильно пугавшим их вначале, и почти с презрением стали относиться к ним, полагая, что спокойная и твердая осанка — вполне достаточное ограждение от краснокожих и те не осмелятся сразиться с ними.
Тем не менее в тот день, когда мы встретились с ними, переселенцами овладело безотчетное беспокойство, они точно предчувствовали грозившую им опасность.
Индейцы, которые обычно сопровождали их, как уже было сказано, гарцуя на расстоянии ружейного выстрела от их небольшого отряда, вдруг исчезли. Со времени выступления с последнего места стоянки переселенцы не видели ни одного краснокожего, однако инстинктивно подозревали, что, хотя и невидимые, враги тем не менее находятся где-то поблизости и, может быть, в гораздо большем количестве, чем прежде.
Разумеется, для переселенцев день прошел в тревоге и безрадостном молчании; они шли рядом, зорко оглядываясь по сторонам, подмечая малейший шорох и не спуская палец с курка ружья, однако не имея духу поделиться друг с другом своими опасениями, а только, как говорится, держа ухо востро, в ожидании, что с минуты на минуту на них могут напасть.
Тем не менее день прошел, и ничто не подтвердило их опасений.
На заходе солнца караван достиг подножия одного из многочисленных холмов, которыми берега реки в этом месте были усеяны в большом количестве.
Джон Брайт сделал сыну, правившему телегой, знак остановиться и подойти к нему.
Пока женщины оглядывались с беспокойством, четверо мужчин, собравшись в кучку в нескольких шагах позади них, с жаром разговаривали между собой.
— Друзья мои, — сказал Джон Брайт своим спутникам, внимательно слушавших его, — день клонится к вечеру, солнце уже заходит, пора подумать о ночлеге. Скот утомлен, да и мы сами должны собраться с силами для трудов следующего дня. Я полагаю, если не будет возражений, что нам следует воспользоваться последним светом и разбить лагерь.
— Да, — ответил Джеймс, — на вершине этого пригорка укрепиться легко…
— И за несколько часов, — перебил Уильям, — мы сможем превратить его в недоступную крепость.
— Большого труда будет стоить поднять телегу на пригорок, — сказал отец, качая головой.
— Это не так трудно, как вы полагаете, хозяин, — возразил Сэм, — стоит только немного поработать.
— Каким же это образом?
— Сперва мы все вынем из телеги, — ответил слуга.
— Ив самом деле! Пустая она легко въедет наверх.
— Гм! — задумался Уильям. — Стоит ли, отец, брать на себя такой труд? Ночь пролетит быстро, и мне кажется, что нам лучше было бы просто остаться там, где мы теперь находимся. Место здесь прекрасное, река, чтобы напоить скот, всего в нескольких шагах отсюда.
— Нет, здесь оставаться нельзя, место слишком открытое, нам негде укрыться в случае нападения индейцев.
— Индейцев! — вскричал молодой человек со смехом. — Но ведь мы не видели ни одного индейца за весь день.
— Это правда, Уильям, краснокожие скрылись, но, сознаюсь вам откровенно, именно это исчезновение мне непонятно и тревожит меня.
— Почему же, отец?
— Я думаю, что они скрывались, потому что приготовили нам засаду и не хотят, чтобы мы догадались, в какой стороне они находятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99