Канадец приветливо поклонился, сахем сделал знак своей спутнице следовать за ним и сам опустился у костра на корточки неподалеку от Чистого Сердца и Ланси, все еще вкушавших мирный сон.
Транкиль и воин стали молча курить, а молодая женщина деятельно принялась готовить утренний завтрак.
Мужчины предоставили ей в этом полную свободу, по-видимому даже не замечая ее стараний.
Долгое время царило молчание: охотник погрузился в воспоминания, индеец, по-видимому, был всецело занят курением. Наконец он вытряс пепел из трубки, засунул ее за пояс и обратился к канадцу с такой речью:
— Райская птица и жаворонок поют всегда одну и ту же песню. Слышавший ее при весенних лунах узнает ее и при зимних. Человек не таков: человек скоро забывает, сердце человека не затрепещет при воспоминании о друге, и если Друг найдет друга после нескольких лун, то очи друга не увидят друга.
— Что хочет сказать вождь? — спросил канадец, уловив в словах незнакомца тон упрека.
— Ваконда всемогущ, — снова продолжал индеец. — Ваконда говорит слова, исходящие из груди вождя: могучий дуб забывает, что был хрупким кустарником.
— Скажите яснее, вождь, — перебил его с волнением охотник, — звук вашего голоса приводит меня в крайнее смущение, лицо твое мне знакомо. Скажи, кто ты?
— Гу-Опечи , — обратился индеец к молодой женщине, — жена сахема, пусть она спросит, почему великий белый охотник забыл друга, почему забыл брата счастливого прошлого времени.
— Гу-Опечи повинуется, — ответила молодая женщина своим красивым, мелодичным голосом, — но вождь ошибается, великий белый охотник не забыл вождя пауни.
— Боже мой! — воскликнул канадец, и глаза его заблистали радостью. — Так это — Черный Олень, мой брат? Я чувствовал, что вождь близко, и хотя черты его лица стерлись из памяти моей, но я ждал, что найду вождя, друга моего.
— О-о-а! Правду ли говорит белый охотник, — проговорил индеец с чувством, которого он не мог скрыть. — Сохранил ли белый охотник воспоминание о брате, о Черном Олене?
— Ах, вождь, — печально проговорил канадец, — сомневаться в этом долее значит обижать меня. Как мог я предположить встретить вас здесь, так далеко от селений вашего племени?
— Это правда, — отвечал задумчиво индеец, — да простит сахема брат.
— Но неужели, — воскликнул опять Транкиль, — Поющая Птичка, этот нежный ребенок, который так весело прыгал у меня на коленях когда-то, стал этой прелестной женщиной, которую я вижу с тобой?
— Гу-Опечи — жена вождя, — отвечал индеец, польщенный комплиментом, сказанным его подруге. — Когда будут падать листья, исполнится сорок пять лун, как Черный Олень купил Поющую Птичку у ее отца за двух мустангов и колчан из шкуры пантеры.
Гу-Опечи улыбнулась, посмотрела на охотника и вновь принялась за свою работу.
— Позволит ли вождь обратиться к нему с одним вопросом? — вновь начал Транкиль.
— Пусть говорит брат вождя, уши вождя открыты.
— Как узнал сахем, что я здесь?
— Черный Олень не знал, Черный Олень искал не белого охотника. Ваконде угодно было, чтобы Черный Олень нашел друга, Черный Олень благодарит Ваконду.
Транкиль с изумлением посмотрел на него. Вождь улыбнулся.
— Черный Олень не имеет тайны от друга, — мягко произнес он, — пусть подождет белый охотник, скоро белый охотник узнает все.
— Брат мой волен рассказать или умолчать — я буду ждать.
Разговор на этом прервался. Сахем завернулся в плащ из шкуры бизона и, по-видимому, не желал, по крайней мере в данное время, пускаться в объяснения.
Подчиняясь обычаям гостеприимства, принятым в необитаемых североамериканских лесах и пустынях и запрещающих хозяину приставать с расспросами к тому, кто подошел и сел к его костру, Транкиль последовал примеру индейца и умолк. Но едва протекло в совершенном молчании несколько минут, как охотник почувствовал легкое прикосновение к своему плечу, и затем над самым его ухом ласковый, полный любви голос произнес:
— Здравствуйте, отец.
Крепкий поцелуй запечатлел утреннее приветствие.
— Здравствуй, дочурка, — отвечал канадец, и улыбка осветила лицо его, — хорошо ли ты спала?
— Отлично, отец.
— Отдохнула ли ты?
— Я не чувствую никакой усталости.
— Ну и отлично, я люблю тебя видеть такой, дорогая моя.
— Отец, — с любопытством обратилась к нему молодая девушка, оглянувшись вокруг себя, — у тебя гости?
— А ты увидала?
— Чужие?
— Нет, мои старые друзья, думаю, что скоро будут и твоими.
— Краснокожие? — не без ужаса переспросила девушка.
— Не все из них злы, — ответил дочери с улыбкой канадец, — эти — добрые.
И затем, обратившись к молодой индианке, которая с наивным изумлением уставила свои черные бархатные глаза на Кармелу, крикнул ей: «Гу-Опечи!»
Молодая женщина легкими прыжками, словно козочка, подбежала к ним,
— Чего хочет отец Гу-Опечи? — сказала она, робко склонившись.
— Гу-Опечи, эта девушка — моя дочь Кармела, — обратился к ней охотник, и, взяв в свои широкие ладони их маленькие ручки, он соединил их и прибавил: — Любите друг дружку, как две сестры.
— Поющая Птичка чувствовала бы себя счастливой, если бы Белая Лилия полюбила Поющую Птичку, — отвечала молодая индианка.
Кармела, очарованная поэтическим именем, которое дала ей молодая женщина, любовно склонилась к ней, поцеловала и сказала:
— Я уже люблю тебя, сестра моя.
И взявшись за руки, обе они удалились, весело болтая. Транкиль проводил их нежным взглядом. Черный Олень, присутствовавший при этой сцене, хранил все время то безучастное выражение, которое свойственно индейцам во всех случаях жизни, когда дело не касается их непосредственно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103