— Он вынул из портфеля, который принес с собой, лист гербовой бумаги, исписанный и покрытый печатями.— Вот послушайте, что говорит этот документ. «Сенат экстренно собрался и объявил, что Наполеон Бонапарт изменил интересам французского народа, что он издевается над народной свободой, судьбой и жизнью своих соотечественников. Земледелие, торговля и промышленность пришли в упадок в результате сокращения населения и роста налогов. Нескончаемая война, ведущаяся с вероломством, вызванная жаждой золота и новых завоеваний, дает пищу честолюбивому бреду одного-единственного человека и безграничному корыстолюбию горсти рабов. Все начала политической жизни истощаются день за днем в делах сумасбродного и мрачного деспота…»Лекурб не верил своим ушам.— Что это? — тихо спросил он Демайо. — Неужели подлинное постановление Сената?— Никоим образом, — улыбнулся Демайо. — Этот документ изготовил сам Мале. А вот бланк на гербовой бумаге и печати — подлинные.— Как же удалось их добыть?— Очень просто. Нас поддерживают несколько сенаторов. Через них-то мы и достали весь этот реквизит… Но слушай, не отвлекайся.Мале продолжал читать. Сенат объявлял императора «вне закона» и провозглашал новое правительство — Диктатуру, — в которое входили Мале, Лафайет, адмирал Трюге, сенаторы Ламбрехт и Ланжюинне, граждане Лемар, Флоран Гийо, Базен, Корнель. В ближайшее время Диктатура подготовит демократическую конституцию и даст ее на утверждение народу…Раздались аплодисменты. Все поднялись со своих мест.— А вот воззвание к армии. «Солдаты! У вас нет больше тирана. В своем стремлении к власти он погиб. Сенат, провозгласив свержение тирана и упразднение его нелепой династии, пошел навстречу желаниям французов. Вы больше не солдаты Бонапарта, вы принадлежите отныне Родине. Диктатура сейчас занята возвращением всех войск из Германии и Испании. Да здравствует Республика!»Дождавшись, пока утихнет новый взрыв аплодисментов, Мале сказал:— Этот документ я подписал своим именем и званием. Нам остается составить еще ряд декретов, которые прекратят войну, отменят воинскую повинность, возвратят свободу завоеванным территориям…— А что мы предложим нашему народу? — спросил Анджелони.— Ты знаешь это не хуже, чем я. Мы восстановим свободу прессы, культов, общественного образования, торговли, амнистируем всех политических заключенных…На этот раз рукоплескания не смолкали очень долго.— Тише, братья, — снова поднял руку Мале. — Чего доброго, нас услышат на улице. А там полно шпионов… Ваши аплодисменты я принимаю как одобрение нашей скромной работы. Остается назначить дату выступления…Он внимательно оглядел притихших братьев, выдержал паузу и сказал:— Я предлагаю 30 мая…С этим Лекурб и возвратился в Женеву… 8 Когда он закончил свой рассказ, в мастерской Марата надолго воцарилась тишина.— Как-то странно все это, — наконец произнес Буонарроти. — Просто не верится, чтобы горстка людей с фальшивыми указами Сепата могла в одночасье свалить колоссальную машину, в которой отработан каждый винтик…— Но в этом же и все дело! — воскликнул Лекурб. — Когда я в частной беседе с братом Леонидом выразил подобные сомнения, он быстро рассеял их!— Каким образом?— А вот каким. Наполеон так отладил государственную бюрократическую машину, что она может свободно действовать и без него. Его исчезновения почти не заметят. Чиновники разных степеней бездумно исполняют (и исполнят) любой приказ, они достаточно выдрессированы и боятся только одного — потерять свои кресла. А отсюда вывод: взять власть при этих условиях не так уж трудно!— Может быть. Но ведь потом придется ломать всю бюрократическую машину!— Правильно. Но это — следующая задача, новый этап после того, как власть будет взята. А ломать машину — дело не легкое и не быстрое — будет уже весь народ на всей территории страны. Тогда и мы внесем свою лепту.После раздумья Буонарроти сказал:— Не сорвалось бы. Вспоминаю Бабефа…— Я и сам не очень-то убежден. Но меня покорил энтузиазм этого замечательного человека. Он же верит, верит непреложно. Ну что ж, нам остается ждать — благо ждать не так уж и долго: 30 мая не за горами…Но 30 мая ничего не произошло.А вскоре после этого женевские филадельфы узнали: все заговорщики в Париже арестованы. 9 Мале недаром «чувствовал кожей» слежку: она велась с того самого дня, как он переселился в столицу. Впрочем, первым объектом наблюдения был все же не он. Шпики господина Фуше главную «заботу» уделяли его ближайшему соратнику и другу — Эву Демайо. Эв сам во всем виноват: он был неосторожен. Наивно считая себя среди своих, он постоянно проговаривался. И вскоре полицейские агенты имели исчерпывающие сведения о маршрутах его прогулок и разговорах, которые он вел на улице.Базен был под подозрением давно. Особенно им стали интересоваться после истории с «Философскими письмами».Впрочем, долгое время дело ограничивалось обычной агентурной слежкой. На совещания братьев шпикам проникнуть не удавалось, да и о самих этих совещаниях они имели весьма смутные понятия.Но тут подоспел донос Лемуана.Лекурб недаром отнесся к бывшему товарищу по армии с известной неприязнью: то действовала интуиция. Лемуан отнюдь не был борцом во имя республиканской идеи, надежды и планы филадельфов ему были чужды. К заговору он примкнул случайно и теперь, когда понял, как далеко зашло дело, не на шутку струхнул. Ему показалось, что за ним следят. И тогда он отправился прямым путем в полицию.Его принял префект Дюбуа. Они были знакомы.— Я пришел сообщить вам об ужаснейшем деле… Но прежде прошу вас дать мне честное слово, что я не буду выдан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118