Были и такие, которые жалели Гельвидия, обрекаемого казни не за совершенные им преступления, а только за то, что он с ним породнился: и Агриппину также ничего не вменяют в вину, кроме грустной судьбы отца, который, столь же ни в чем не повинный, как он, погиб от свирепости Тиберия. Да и Монтана, благонравного юношу, никогда не сочинявшего поносных стихов, собираются изгнать на чужбину лишь потому, что он обнаружил дарование.
30. Между тем в сенат входит обвинитель Сорана Осторий Сабин и начинает с того, что говорит о дружбе Сорана с Рубеллием Плавтом и о том, что в бытность проконсулом провинции Азии он не столько пекся об общественном благе, сколько о снискании расположения ее обитателей и с этою целью потворствовал мятежным общинам. Но это дела давнишние, а было и нечто новое, чем Осторий впутывал и дочь в затеянный против отца судебный процесс, утверждая, что она издержала много денег на магов. Действительно, Сервилия — так звали молодую женщину, — движимая тревогою за отца, из любви к нему и по свойственной ее возрасту неосмотрительности, обратилась к ним, запросив их, однако, только о том, все ли будет благополучно с семьей, можно ли мольбами смягчить Нерона и не принесет ли сенатское расследование чего-либо страшного. Ее, вызвали в сенат, и у трибунала консулов встали друг против друга престарелый отец и юная дочь, которой шел лишь двадцатый год, с недавних пор, после того как ее муж Анний Поллион был отправлен в ссылку, осиротелая и одинокая, не смевшая даже взглянуть на отца, ибо считала себя виноватою в том, что усугубила тяжесть его положения.
31. На вопрос обвинителя, не продала ли она свадебных уборов или снятого с шеи ожерелья, чтобы добыть деньги для магических таинств, она, простершись ниц, долго плакала, не произнося ни слова, а затем, обняв жертвенник с алтарем, сказала: «Я не призывала злых богов, не произносила заклятий и в моих злосчастных молитвах смиренно просила только о том, чтобы ты, Цезарь, и вы, сенаторы, оставили жизнь этому лучшему из отцов. Я отдала драгоценности, наряды и знаки моего достоинства, как отдала бы кровь и самую жизнь, если бы их от меня потребовали. Только этих прежде мне совсем неизвестных людей касается, какая слава утвердилась за ними и каким ремеслом они занимаются. А принцепса я называла лишь в ряду остальных божеств. Несчастнейший мой отец ни о чем не был осведомлен, и если содеянное мной — преступление, то совершила его я одна».
32. Не дав ей закончить, Соран восклицает, что она не последовала за ним в провинцию, что по молодости лет не могла знать Плавта, что не была замешана в преступлениях мужа и, повинная лишь в чрезмерной любви к отцу, должна быть оставлена в стороне от дознания по его делу; сам же он покорится уготованной ему участи, какой бы она ни была. И он кинулся бы в объятия устремившейся к нему дочери, если бы подоспевшие ликторы не отстранили их друг от друга. Затем приступили к опросу свидетелей; и если необоснованность жестокого обвинения возбудила глубокое сочувствие к подсудимому, то презрение и гнев навлек на себя свидетель Эгнаций. Этот клиент Сорана, подкупленный, чтобы погубить друга, носил личину последователя стоической школы; искушенный в притворстве, он внешностью и речами изображал добродетель, но в душе был хитер, коварен, жаден и похотлив. Деньги вызвали все это наружу, и на своем примере он воочию показал, что нужно остерегаться не только погрязших в обмане и запятнавших себя дурными поступками, но и тех, кто под покровом добропорядочности лжив и вероломен в дружбе.
33. Тот же день принес, однако, и возвышенный образец честности, явленный Кассием Асклепиодотом, выдававшимся среди вифинцев несметным богатством; почитая Сорана, когда тот был на вершине могущества, он не покинул его и в беде, за что и был лишен достояния и отправлен в ссылку, показав своею судьбой, сколь безразличны боги к добру и злу. Тразее, Сорану и Сервилии предоставляется избрать для себя смерть по своему усмотрению; Гельвидий и Паконий изгоняются из Италии; Монтан, во внимание к просьбе отца, был прощен, впрочем с оговоркою, воспрещавшей ему отправление государственных должностей. Обвинителям Эприю и Коссуциану было пожаловано по пяти миллионов сестерциев, Осторию — миллион двести тысяч и квесторские знаки отличия.
34. Между тем к Тразее, который оставался у себя в садах, уже под вечер был послан консульский квестор. Тразея в тот день созвал к себе многих знатных мужчин и женщин и главное внимание уделял учителю кинической философии Деметрию, с которым, как можно было предполагать по выражению лиц и доносившимся до слуха словам, когда они начинали говорить громче, обсуждал вопрос о природе души и о раздельном существовании духовного и телесного, пока не прибыл один из его ближайших друзей Домиций Цецилиан, сообщивший о принятом сенатом решении. Узнав о нем, все разразились слезами и сетованьями, и Тразея стал убеждать их покинуть его возможно скорее, дабы не навлечь на себя опасности подвергнуться участи осужденного; обратился он с увещанием и к Аррии, высказавшей желание умереть вместе с мужем, последовав в этом примеру своей матери Аррии, и уговаривал ее не расставаться с жизнью и не лишать единственной опоры их общую дочь.
35. Затем он направился к портику, где скорее обрадованного вестью о том, что его зять Гельвидий только изгоняется за пределы Италии, чем погруженного в скорбь, его и находит квестор. Получив от него сенатское предписание, Тразея уводит в спальный покой Гельвидия и Деметрия; там он протягивает обе руки, чтобы ему надрезали вены, и, когда из них хлынула кровь, окропив ею пол и подозвав к себе квестора, говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165