– А эту бабу?
Светличный показал на неунывающую Лизу, которая болталась по перевязочной, прижимала к глазу марлевую салфетку с примочкой и даже пыталась всем помогать.
Васильева подошла к Лизе, внимательно осмотрела ее заплывший глаз и рассмеялась:
– Ну какая же это «баба», Светличный! Это очень веселая и симпатичная девчонка...
– Да, да! Я очень симпатичная! – по-русски подтвердила Лиза.
– Мы ее у себя оставим, – сказала Васильева. – Коменданты не возражают?
Она посмотрела на одного Станишевского так, словно спрашивала его о чем-то совершенно ином. Он это почувствовал, смешался, глупо пожал плечами и попытался улыбнуться. Зайцев с возмущением втянул ноздрями воздух и осуждающе покачал головой.
«Что же я делаю, дура старая?! – подумала Васильева, не в силах оторвать глаз от Станишевского. – Зачем?.. Чего раскокетничалась, корова?!»
Она с трудом перевела дыхание и показала Зинке на француза:
– Зинуля, заклей этому д'Артаньяну шов и посмотри, не кровит ли... Так, что у нас тут? Ну-ка, ну-ка...
Она перешла к англичанину, стала рассматривать выстриженный участок на его голове.
Оставив Светличного в дверях перевязочной, Станишевский незаметно вытащил Зайцева в коридор, притянул его к стене и зашептал:
– Старый, что делать?.. Я совсем чокнулся. Я люблю ее... Я, оказывается, всегда ее любил! Слушай, это же хрен знает что?! От одного звука ее голоса меня начинает бить колошмат!.. Знаешь, как перед атакой – когда страшно до сумасшествия, внутри все трясется и надо идти, назад пути нет... Что делать, Валерий, что делать?..
– Точно, чокнулся! – прошептал Зайцев и испуганно оглянулся по сторонам. – Ну, Андрюха? Нашел время... Что тебе, баб не хватает? Тут тебе так запросто не обломится...
– Да мне ничего не нужно! Я люблю ее, слышишь!.. Это ты можешь понять?!
– Что ж я, дурак совсем, что ли? – обиделся Зайцев.
В эту секунду из перевязочной вылетела Лиза и помчалась по коридору с радостным криком:
– Мальшик! Малыиик!..
Она увидела через окно Вовку Кошечкина, который под покровом темноты откуда-то спер для своей коняги тяжеленный брикет прошлогоднего прессованного сена и с величайшим напряжением волок его через двор. Он был замечен Лизой, когда, пыхтя и отдуваясь, пересекал полосу света, падающего из окна перевязочной.
Лиза выскочила во двор, схватила перепуганного Вовку за руки и втащила в дом. Она проволокла его через весь коридор, втолкнула в перевязочную и попыталась объяснить свою неожиданную радость всем окружающим:
– Я искал его!.. Это мальшик с водой для шпиталя... Если бы он забрал меня с водой... Нет! С собой!.. Там на плацу... Этого не было бы. Скандал нихт! – Она показала на передравшихся союзников. Обняла Вовку за шею и сказала, обращаясь теперь только к Васильевой: – Он хороший. Ему ничего не надо. Он – джентльмен!..
Вовка вырвался из Лизиных объятий и очумело огляделся.
– Быстро же ты спроворил себе приятельницу, джентльмен, – удивилась Васильева.
– Да, да! Я пшеятельник! Я буду его друг... – обрадовалась Лиза и погладила Вовку по рукаву шинели.
– Врет она все, товарищ майор!.. Я-то тут при чем?
Вовка отшатнулся от Лизы, всем своим видом показывая, что никакого отношения к ней не имеет и, как советский человек, наконец, как служащий Красной Армии, ничего общего с представителем иностранного государства иметь не может.
Но на Васильеву это произвело не очень приятное впечатление.
– Ладно тебе, Дон-Жуан из Конотопа, – презрительно сказала она Вовке. – Ты уж так от нее не шарахайся. Я потом с тобой сама разберусь. Марш отсюда!
Вовка как ошпаренный выскочил из перевязочной. Лиза ничего не поняла, обеспокоенно посмотрела на Васильеву и бросилась вслед за Вовкой.
Несчастного итальянца снова затошнило. Этого оказалось достаточно, чтобы общее нервное напряжение, державшее последние несколько часов самых разных людей в состоянии, близком к срыву, наконец получило выход.
– Да прекрати ты блевать, макаронник вонючий! – первым взорвался американец.
– Оставь его в покое! – угрожающе произнес англичанин. – Ему плохо...
– Когда этот ублюдок воевал против нас – ему было хорошо?! А теперь ему плохо?!
– Что он сказал? Что он сказал? – тревожно поднял голову от стола француз.
– Переводить? – деловито спросил старик Дмоховский у Васильевой.
– Переводите, – спокойно приказала Васильева. – Между союзниками не должно быть никакой недоговоренности.
Старик Дмоховекий перевел французу все, что прокричал американец. Француз рванулся со стола и закричал на весь дом:
– Ты много воевал против Гитлера?! Где ты был, сукин сын, еще год тому назад? Где ты был в сорок втором, в сорок третьем?!
С отставанием всего лишь в полслова Дмоховский перевел с французского на английский то, что проорал француз.
– Да если бы не мы – вы бы все с голоду сдохли! – закричал американец и бросился на француза.
Не вставая со стула, англичанин подставил американцу ногу, и тот, споткнувшись, растянулся на полу во весь свой гигантский рост, так и не дотянувшись до француза, которого заслонила своим телом хирургическая сестра Зинка и просто припечатала к операционному столу.
Станишевский, Светличный и Зайцев влетели в перевязочную и моментально растащили союзников по углам.
– Все? Союзники выяснили отношения? – спросила Васильева.
Дмоховский повторил ее вопрос по-французски и по-английски. По-итальянски он переводить не стал, так как итальянец был в таком состоянии, в котором глупо было бы задавать ему какие-либо вопросы. Но союзники молчали, тяжело дышали, бросали друг на друга ненавидящие взгляды.
– Значит, все!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82