Конечно, они не доложат, как все произошло на самом деле, ибо в подобном случае Октобер спустит с них шкуру.
Выводы из предположения номер один: Октобер считает меня мертвым: исполнители его приказа тоже в этом уверены. Следовательно, вопрос обо мне для нацистов исчерпан, и никакой слежки быть не может. Подтверждение: никто не следил за мной от озера до бара или на маршруте Грюневальд – Сименштадт – Вильмерсдорф. Если наблюдение было, я его заметил бы.
Предположение второе: Октобер пытается заставить меня думать так, как ему выгодно. Ему хочется заставить меня считать, что, по его мнению, я мертв, изменить применявшуюся мною до сих пор тактику и привести его к моей резидентуре. Поэтому он приказал своим подручным симулировать мое убийство; они окунули меня в озеро, а затем бросили на берегу, чтобы создать впечатление, будто я сам выбрался из воды и вновь потерял сознание. При такой версии я, очевидно, должен думать, что охранники не смогли пристрелить меня (по тем же причинам, что и в первом предположении, – им помешали), или же, оказавшись живым, настолько обрадоваться, что даже не задаваться вопросом, почему вообще так произошло.
Возражение: для того, чтобы узнать через меня местонахождение нашей резидентуры, Октобер поставил бы за мной тщательное наблюдение, но его не было. Кроме того, по-прежнему остается без ответа вопрос: почему все-таки был выбран именно Грюневальдский мост?
Предположение третье: Октобер мог пригрозить мне смертью, надеясь, что, коль скоро наркотики на меня не подействовали, возможно, повлияет страх. Человек хитрый и осведомленный о моей подпольной работе в нацистских лагерях смерти, он понимал, что откровенные угрозы меня не устрашат. Он подошел ко мне гусиным шагом, остановился в позе, характерной для фашистского палача, и типичным для гитлеровца напыщенным тоном объявил, что я напрасно потратил его драгоценное время. Отдавая своим людям соответствующее распоряжение, он не повысил голоса, зная, что я его услышу и поверю в вынесение им смертного приговора. Мужество и страх выражаются в разнообразных формах. Человек, бесстрашно карабкающийся на отвесную скалу, может струсить при виде змеи; человек, спокойно перенесший яростный шторм в море, падает в обморок при виде крови. Октобер мог полагать, что безоружный человек, не побоявшийся схватиться с пятью вооруженными охранниками, может струсить, оказавшись связанным и вынужденным выслушивать деловито перечисляемые детали своей предстоящей смерти.
Таким образом, и в этом варианте предполагалось, что я должен буду заговорить, чтобы спастись. Нацистам не удалось этого добиться, но признать предо мною неудачу они не могли, поэтому разыграли целый спектакль: применение наркотиков, похищение вместе с машиной, вывоз на мост. Мне следовало понять, что Октобер твердо держит свое слово. (И при такой версии я, очевидно, должен был рассуждать, как в предположении номер один, а именно: быть глубоко убежденным, что нацисты намеревались ликвидировать меня и только случайность помешала этому.)
Возражение: и в этом варианте за мной следовал бы “хвост” от озера. Вместе с тем, я теперь отвечал на свой вопрос о том, почему Октобер выбрал именно Грюневальдский мост и произнес название так, чтобы я это обязательно расслышал. Он хотел напомнить мне о смерти Кеннета Линдсея Джоунса, найденного мертвым в этом же озере. Для всех трех предположений общими были только два основных факта. Первое: я пока еще жив. Второе: за мной нет слежки. Первый факт объяснялся всеми предположениями, а второй был объясним только в первом.
Светло-лиловые обои на стене с рисунком в виде решетки поплыли у меня перед глазами, и я с огромным трудом сдерживался, чтобы не уснуть. Так или иначе, мне придется здесь переночевать. Второе предположение – привлекательно, и его можно объединить с третьим: фашисты пытались угрозами и страхом заставить меня заговорить, а убедившись в неудаче, бросили у моста, рассчитывая, что я приведу их к резидентуре; однако в этом случае они должны были бы следить за мной, чего не произошло; в таком случае обе версии отпадают, и они в самом деле считают меня мертвым.
Лиловая решетка стала ярче, а затем поблекла. Мне пришлось подняться, чтобы убедиться, закрыл ли я дверь на ключ. Я не сделал этого раньше, что было еще одним доказательством смертельной усталости.
Утром я первым делом позвонил в полицию и сообщил, что около Грюневальдского моста стоит кем-то брошенный “фольксваген”. (Если по каким-то причинам люди “Феникса” держат машину под наблюдением, они убедятся, что она взята полицейскими, а не мной. Я для них – мертв.)
В гостинице “Центральная” я оставил купленные мною зубную щетку, бритву, две сорочки и носки и отправился в бюро по прокату автомашин, где дождался обеденного перерыва с тем, чтобы дежурного временно заменила девушка-клерк, не видевшая меня раньше. На этот раз я выбрал закрытую машину БМВ модели “1500” и, используя свой резервный паспорт номер три, взял ее на фамилию Шульце. Трудно было допустить, чтобы люди “Феникса” установили факт аренды мною машины именно на это имя.
Затем ленч в гостинице – совсем по-туристски, новенький саквояж в номере и машина в индивидуальном отсеке гаража.
Потом начался мой полдень. Даже в самом слове “полдень” содержится какая-то невинность. Утро явно предназначается для поездок, работы и похмелья, ночь для любви и краж, а полдень обязательно отождествляется с безмятежностью и спокойствием, наступающими после озабоченности или тревоги и драмы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62