– Мне нравится преподавать, однако… – начал Альварес.
– Вам хотелось бы чего-нибудь другого. Мне тоже, – заключил Линч.
Такое согласие во взглядах поразило их.
Столовая была обширной залой, с металлической люстрой посередине потолка. С люстры свисали, оставшиеся, возможно, с Нового года, цветные гирлянды. Стол был задвинут в угол, чтобы оставить место для предполагаемых танцев. У стены выстроились бутылки; в открытую дверь виднелась кухня, столы, уставленные кастрюлями, у которых хлопотал крестьянин, одетый сейчас поваром. У противоположной стены высился рояль. Немочка подавала обед, в перерывах между блюдами усаживаясь за стойку; наконец внесла кувшин с водой, и хозяйка сказала:
– Мне сегодня белого вина, Хильда. А вам?
– Мне? – смешался Альварес, углубленный в себя. – Стакан воды и, чтобы составить компанию сеньоре, белого вина.
– А мне воды, только воды! – воскликнул старый Линч.
– Вода идет из горячих источников, – гордо возвестила хозяйка. – Сернистая, немного резковата – надо привыкнуть к ней, но мне нравится.
– Однако вы-то ее не пьете, – подметил старик.
– У меня большие планы, – продолжала хозяйка. – Только бы удалось привлечь иностранный капитал – и мы построим здесь санаторный комплекс, наш Виши, наш Контресвиль, наш Котре.
– У сеньоры, – признал старик, – гостиничное дело давно в крови.
– Шибает прямо в нос, – заметил Альварес, отставляя стакан.
– Не сернистая она, а тухлая, – уточнил Линч между двумя глотками.
– Вы только послушайте его, – шутливо протянула хозяйка и гордо вскинула голову. А Альварес спросил:
– Сеньора, откуда это название?
– Какое название? – не поняла хозяйка.
– Название гостиницы.
– Английский буканьер – это некий Добсон, – разъяснила хозяйка, – в конце восемнадцатого века он приплыл на эти берега с сорокой по кличке Фантазия на плече. Потом влюбился в дочь касика…
– И прощай сорока, – закончил Линч. – Рассказ ваш похож на моральную аллегорию или на эмблему из старинного кодекса.
– Вы только послушайте его, – повторила хозяйка. – Вы, господа, приехали в великий день. После обеда можете пойти посмотреть бега. Истинно римское зрелище. Скачки на морском берегу. Попозже вечером – прогулка: живописная дорога приведет вас к новым скважинам, к фонтанам, настоящим гейзерам; может быть – почему бы и нет? – эта сольфатара, дымящаяся серная сопка, – будущий санаторий, достопримечательность для туристов. Вы увидите, как мои люди копают в трещинах, откуда исходит дым. Что мы там обнаружим? Подземный вулкан?
Альварес, робкий от природы, спросил:
– Если там, внизу, вулкан, благоразумно ли расширять трещины?
Ему даже не ответили. Альварес невольно подумал: всякий трус замкнут в своем одиночестве, как Робинзон на острове.
– Завтра – еще один великий день, – продолжала хозяйка. – Вернее, великий вечер. День рождения моей дочери Бланчеты: ей исполняется восемнадцать. Пир горой, радушный прием. Убедитесь сами: наш маленький курортный городок – рай до грехопадения. Все мы здесь, в Сан-Хорхе, – одна любящая семья, свободная от жуликов и проходимцев. Сколько раз повторять: нам не нужны здесь малолетние преступники, что бегут, как черт от ладана, от ножниц парикмахера! Вон отсюда, чучело огородное!
Встревоженные, смущенные таким внезапным переходом, оба постояльца оторвались от горячего риса с бараниной, сильно отдававшего серой. И тут же обернулись, потому что за спинами у них раздался мужской голос:
– Не кипятитесь, донья. Бланчета попросила, чтобы я взял ее с собой на пикник.
– Да что такое может просить у тебя Бланчета? Только появись рядом с моей дочерью, задушу собственными руками.
Взбесил хозяйку жуткого вида здоровенный парень, местами закутанный, местами слишком голый, где лохматый, а где безволосый, злокозненный, без сомнения, возможно, женоподобный; борода и волосы, одинаково длинные и густые, светлым ореолом обрамляли его круглое лицо. Из этой спутанной шерсти выглядывали маленькие глазки, то нагло прищуренные, то бегающие, то пристально-холодные. На нем была фуфайка, на нее наброшено полотенце, а из-под скудной набедренной повязки торчали ноги, гладкие и безволосые, словно у женщины, – но более всего бросались в глаза спутанные волосы и грязная одежда.
Привстав из-за стола, хозяйка осведомилась:
– Уйдешь ли ты сам, Терранова, или я выведу тебя за ухо?
Чудище удалилось, хозяйка опустилась на стул и закрыла лицо руками. К ней тотчас же подбежала заботливая служаночка со стаканом воды.
– Нет, Хильда, – отказалась хозяйка, успокоившись. – Сегодня я пью только белое вино.
Наконец обед закончился, и все разошлись по комнатам.
«Либо я так ослаб, либо воздух здесь сшибает с ног», – подумал Альварес, едва не заснув с зубочисткой во рту. Он улегся в постель и проспал какое-то время, пока тяжесть не опустилась ему на ноги. То была Хильда, присевшая на край кровати.
– Пришла вас проведать, – объяснила девушка.
– Ясно, – отозвался Альварес.
– Хотела узнать, не желаете ли чего.
– Спать.
– А вы только что спали?
– Да.
– Вот и хорошо. Завтра вечером день рождения Бланчеты.
– Знаю.
– Терранова не придет, иначе мадам Медор выгонит его поганой метлой.
– Кто такая мадам Медор?
– Хозяйка. А бедняжка Бланчета влюблена.
– В Терранову?
– Да, в Терранову, а он ее не любит. Ему нужны деньги. Это такой злыдень, такой бессовестный хулиган, не разлей вода с Мартином.
– А кто такой Мартин?
– Пианист. Мадам Медор Терранову на дух не выносит, а сообщника его пускает в дом, потому что тот здорово играет на рояле. А все ведь знают, что оба они – из мирмарской банды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10