Скорее всего погибли. И он раздумывал, как ему теперь быть, — не жениться ли на Зарембовой дочке? Но накануне нового года немцы начали регистрацию таких вот примаков, надо было ехать в район, в полицию, или уходить куда-либо. И он вместе с такими же окруженцами, осевшими в соседнем хуторе, счел за лучшее податься в неприютный декабрьский лес. С этого и началось его партизанство, которое так нелепо заканчивалось.
Ржаное поле тем временем осталось позади, большак сворачивал в лес. По обе стороны пошли сосны с подлеском, все там утопало в желанной зеленой тени; на большаке здесь было жарче, чем в поле. Полицай подъехал ближе к повозке, будто боялся отстать, и Федор разглядел на нем диагоналевые галифе с узеньким красным кантом. Недавно еще сам носил такие же.
— Пехотинец? — спросил он полицая.
— Пехота, так точно, — охотно ответил тот и насупил чернобровое лицо.—А ты из авиации? Или из политруков, может?
“Тебе не все равно?” — подумал Федор. Говорить с ним не хотелось — болела нога. Наверно, поняв его состояние, полицай сказал вроде даже с сочувствием:
— Это не я по тебе пальнул. Это — Авдюшко. Меткий стрелок.
— А ты не меткий?
— Я не-ет. Семь из десяти выбивал в тире.
— Лейтенант? — наугад спросил Федор.
— Старшой, — шутовски приосанился в седле полицай, и Федор удивился — он также был старшим лейтенантом. Кстати, спросить можно о довоенной службе, но промолчал, чувствуя, что и здесь могут быть неожиданности. А неожиданностей сегодня ему хватило. Зато, видать, не хватило его конвоиру.
— А ты не в Белостоке служил? — поинтересовался тот, и Федор невольно кивнул. — Я тоже, — вроде обрадовался полицай. — В Понкратовском полку, наверно, знаешь?
Как не знать? — подумал Федор. Этот полк был соседним в их дивизии и размещался в старых казармах на окраине города. Возможно, они даже встречались где-нибудь на совместных учениях или просто в городе. Хотя что это теперь могло значить для них, ставших врагами?
Хлестнув поводьями по конской шее, полицай проехал вперед, оглядываясь по сторонам. В лесу было тихо и покойно. Утихший к полудню ветер не шевелил ветвями, неподвижно стояли разомлевшие от жары сосны. Внизу под ними дремали березки, кусты орешника, нечастые здесь рябинки. Из лесной чащи тянуло смоляным ароматом, перебивавшим на большаке удушливый запах нагретой пыли. Большак впереди и сзади казался пустым, поблизости в лесу никого не было. Федор вдруг подумал, может, стоит попросить полицая? Хотя надежда и слабая, но все же…
Когда тот оказался ближе к повозке, Федор негромко сказал:
— Слушай, отпусти дивчину.
О себе он уже не просил, его судьба с сегодняшнего утра просто безнадежна. Но Зина… Погибать ей в девятнадцать лет неестественно и несправедливо. Тем более в том, что она оказалась на гумне, больше был виноват он. Впрочем, как и в партизанах тоже.
Полицай сразу согнал с твердого лица игривую усмешку.
— Как это — пусти? За так?
— Что значит — за так?
Вообще-то Федор догадался, что он имеет в виду, сделав, однако, вид, что не понимает. Он не смотрел на Зину, но сразу почувствовал, как та недобро замерла.
— За поцелуй, может и подумаю, — ухмыльнулся полицай. — Если по-хорошему, без гвалта.
Соскочив с коня, он подошел к телеге с той стороны, где сидела Зина. Та боязливо отпрянула, подавшись к Федору.
— Не бойся, не укушу. Ласку сделаю. Слазь!
— Я не слезу, — надрывным голосом отозвалась Зина и снова замерла возле раненого.
— Ну, не хочешь — как хочешь, — полицай перебросил поводья коню на шею. — Завтра повесят. Вместе с твоим хахалем. Это же хахаль, да?
— Не твое дело! — крикнула Зина, не трогаясь с места. Федор ощущал ее горячее тело, которое стало мелко и нервно трястись. Какое-то время они молчали, и молодой полицай дернул вожжами — но-но! Лошадка двинулась живее, боль пронзила измученное тело раненого.
— Шкутенок, не гони! — сказал полицай. — Бандиту больно.
Шкутенок и правда придержал коня, а Федор подумал, что лес этот может скоро кончиться, надо на что-то решиться.
— Слезь, Зина, — тихо сказал он.
— Нет! — вспыхнула она и ненавидящим взглядом смерила его. От этого взгляда у него, казалось, потемнело в глазах.
— Слезь, — бесстрастно повторил он.
Должно быть, она поняла все и на этот раз смолчала. Он также больше ничего не сказал. Может, и не надо было ему так говорить. Но… Он не мог примириться с мыслью, что она с фанеркой на груди будет висеть в местечке на виселице — такая славная, молодая и красивая. И фигурой, и лицом с ямочками на щеках и по-мальчишечьи растрепанными волосами. Он любил ее, как можно было любить на войне — снисходительно и безнадежно. А больше?.. Если бы он мог, если бы не это ранение! По сути и эту пулю в голень он получил, спасая ее. Хотя и неудачно спасал… Погубил их обоих, судя по всему, его ординарец Казаченок, заступивший караулить под утро, пока они спали. Но куда он делся, они так и не поняли, возможно, перебежал в полицию. А может, просто задремал за углом или свалился в бурьян с ножом в спине. Как бы там ни было, они оказались застигнутыми спросонку. Когда полицаи ломанули ворота, Федор выпустил очередь из автомата и спрыгнул в крапиву. Зина не успела. Она осталась на сеновале, а он бросился в другую сторону, где и получил пулю.
Зина была не первой из женщин, которых он любил, но Федор был у нее первым, что само по себе важно. И для него, и для нее тоже. Разве что пора их любви выпала на страшное время, когда столько усилий уходило на то, чтобы не дать себя убить, как-нибудь выжить. И это оказалось мало возможным. Для него так и невозможным вовсе. Может, хотя бы повезет ей… Если полицай в самом деле отпустит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10