Но Карпюк был не из тех, кто привык безвольно покоряться судьбе. Всю жизнь этот человек боролся с несправедливостью в жизни и других людей, и в своей собственной, где их тоже хватало. Все это, разумеется, требовало немалых душевных усилий и далеко не всегда удавалось.
В послевоенном Союзе писателей он долгое время пребывал в ранге молодого автора, но уже тогда обратил на себя внимание главным образом уникальностью собственного военного опыта, нашедшего достойное отражение в его книгах. Среди немалого числа профессиональных писателей, недавних военных политработников и журналистов, он, похоже, оказался единственным, кто сполна прошел все возможные круги военных испытаний: подпольную и партизанскую борьбу на оккупированной территории, фашистский концлагерь, кровавые фронтовые будни. Два тяжелых ранения - под Варшавой и в Берлине за несколько дней до окончания войны - не могли не отразиться на его здоровье. Особенно второе, когда осколок немецкой мины, разбив автоматный приклад за плечом, застрял в легком вместе с вырванным из телогрейки клоком ваты. Почти год раненый балансировал между жизнью и смертью в гнойном отделении подмосковного госпиталя и тогда дал себе клятву: если выживет, не возьмет в рот ни капли спиртного. Так повелели врачи. И эту клятву он в общем сдержал до конца своих дней.
Опыт военного лихолетья естественным образом вошел в его прозу, стал сюжетной основой широко известных карпюковских повестей и романов. Карпюк по долгу гражданина и коммуниста, как он его понимал, старался принимать деятельное участие в общественно-политической жизни области и республики. Не было ни одного сколько-нибудь представительного писательского форума в Белоруссии, где бы не выступал Карпюк. В те затхлые, застойные времена он не стеснялся сказать правду, которой внимали. Внимали, однако, не только единомышленники.
Имея многолетний опыт проживания в белорусской провинции, хочу напомнить о некоторых особенностях жизни тамошних писателей. Немногочисленность областных писательских организаций, жизнь у всех на виду, постоянная поднадзорность со стороны начальствующих и "курирующих" органов, неуемное стремление последних держать в узде интеллигенцию, категорическое неприятие всякого несогласия с "главной линией" партии понуждали творческих людей либо к конформизму, либо к постоянной конфронтации с властями. Это в зависимости от характера и масштаба таланта. Так уж повелось, что благоденствуют люди скромных дарований, в то время как обладатели сколько-нибудь заметного таланта обречены на усиленное к себе внимание властей (прежде всего КГБ) и либо стараются уехать в столицу, либо спиваются. Немногие, подобно Карпюку, обрекают себя на бессрочное "испытание провинцией", на изматывающее противостояние с местными партийными бонзами. Действительно, как писал А. Камю, с тоталитаризмом можно или сотрудничать, или бороться. Третьего не дано.
Справедливости ради замечу, что, возможно, не все в выступлениях Карпюка было доказательно и бесспорно, кое-что, пожалуй, основывалось только на эмоциях и личных предположениях. Но, по обыкновению, все у него шло от чистого сердца, от стремления к справедливости - для себя и других. И произошло то, что в прежние годы не являлось исключением, а шаблонно применялось ко всем не только инакопоступающим, но и инакомыслящим. Однако применить репрессии против строптивца лишь на основании его одиозных выступлений, видимо, было сочтено недостаточным. Следовало наработать "компромат".
И вот Гродненское управление госбезопасности выделяет опытного, бериевской школы, чекиста Ф. с задачей заняться личностью беспокойного писателя. Ф., как и надлежало, работал ударными темпами, в короткий срок накопал "компромат", сварганил уголовное дело, каждый пункт которого, по признанию тогдашнего прокурора Гродно, тянул минимум на 15 лет заключения в ИТЛ усиленного режима. Оказалось, будто Карпюк на протяжении длительного времени обманывал партию, контрольные органы и вовсе не бежал из немецкого концлагеря, как писал в своей биографии. Специально опрошенные свидетели, просидевшие там до момента освобождения Советской Армией, показали, что бежать из этого лагеря было невозможно (они же не бежали). На основании их показаний было сделано заключение, что Карпюка отпустили. Но с какой целью? А вот с какой: для разложения партизанского движения на Гродненщине. Подтверждением этой версии явился следующий пункт обвинения: "дезертирство Карпюка из партизанской бригады". При каких обстоятельствах произошло это "дезертирство", следствие умалчивало.
Если это можно назвать дезертирством, то выглядело оно следующим образом. После побега из концлагеря Штутгоф, расположенного в низовьях Вислы, и долгого блуждания по территории Польши Карпюк поздним осенним вечером добрался наконец до родного хутора возле железной дороги под Белостоком. Но случилось так, что, прежде чем увидеть мать (отец с братом в это время также находились в концлагере), беглец наткнулся на немецких солдат, квартировавших в усадьбе. Как всегда в подобной ситуации, выручили ноги и лес, где полгода назад располагались партизанские группы, с которыми Карпюк сотрудничал. Именно после одной совместной диверсии на железной дороге он, брат и отец были арестованы гестапо и брошены в концлагерь. Но за время его отсутствия в лесу кое-что изменилось, знакомых партизан там не оказалось, на их месте расположилась пришлая партизанская бригада, вблизи которой и был задержан Карпюк. На первом же допросе его рассказ о Штутгофе вызвал удивление особистов (грубо работают ваши шефы, - было резюме знатоков), и Карпюка засадили под арест в землянку.
1 2 3 4 5 6 7 8