— Старый друг, — повторил он, словно пробуя эти слова на вкус.
— Сколько? — спросил он.
Она прикрыла жемчужины ладонью и шепнула:
— Двадцать тысяч.
Но настоящая она или фальшивая, та жемчужина, что у него в руке? Пояс рода Эплби, ведь она как будто уже продала его? Сейчас он позвонит и прикажет Спенсеру или Хэммонду: «Проверьте». Он потянулся к звонку.
— Приезжайте к нам в имение завтра, — произнесла герцогиня нетерпеливо, словно перебивая его. — Будет премьер-министр и его королевское высочество… — И добавила после паузы: — И Диана.
Оливер снял руку со звонка.
Он смотрел мимо нее, на задние стены домов, выходивших фасадом на Бонд-стрит. Но видел он не дома на Бонд-стрит, а бурливую речку, где играет форель и лосось, и премьер-министра, и себя самого в белом жилете; и еще — Диану.
Он опустил взгляд на жемчужину, которую держал в руке. Мог ли он послать ее на проверку, когда ему светила река, светили глаза Дианы? А глаза герцогини были устремлены на него.
— Двадцать тысяч! — простонала она. — Моя честь!
Честь матери Дианы! Он придвинул к себе чековую книжку; достал перо.
«Двадцать», — написал он и замер. На него были устремлены глаза старой женщины на портрете, старой женщины, его матери.
«Оливер! — предостерегала она. — Одумайся! Опять ты делаешь глупости!»
— Оливер! — молила герцогиня, теперь уже «Оливер», а не «мистер Бейкон». — Приезжайте на весь уик-энд!
В лесу, вдвоем с Дианой! Верхом в лесу, вдвоем с Дианой!
«Тысяч», — закончил он и подписал чек.
— Прошу, — сказал он.
И расправились все воланы зонтика, все перья павлина, заискрилась волна, засверкали мечи и копья Азенкура — герцогиня встала с кресла. И два старых приказчика и два молодых — Спенсер и Маршалл, Уикс и Хэммонд — вдавились в стену за прилавком и, завидуя, смотрели, как он провожает ее через магазин до самой двери. И он чуть помахал им в лицо своей желтой перчаткой, а она крепко держала в руках свою честь — подписанный им чек на двадцать тысяч фунтов.
«Фальшивые или настоящие?» — спросил себя Оливер, закрывая за собой дверь кабинета. Вот они, десять жемчужин на бюваре у него на столе. Он поднес их к окну. Поглядел на свет через лупу. Так вот какой трюфель он выковырнул из-под земли! Трухлявый, с гнилой середкой!
— Прости меня, мама! — вздохнул он, воздев руки, словно умоляя старую женщину на портрете не сердиться. И опять стал тем мальчуганом в проулке, где по воскресеньям продавали собак.
— Ибо уик-энд, — прошептал он, сложив ладони, — уик-энд будет долгий.

1 2 3