Потом лампу подняли выше, и воздух стал рыхлым, из зеленого выпростались красные, желтые перья, и замерцали, вспыхивая, как клубы дыма над костром. Но вот огненные перья слились в одно сплошное марево, одно белое каление, кипень, и он сдвинул, поднял тяжелое, шерстисто-серое небо и обратил миллионами атомов легчайшей сини. Понемногу стало прозрачным и море, оно лежало, зыбилось, посверкивало, подрагивало, пока не стряхнуло все почти полосы темноты. А державшая лампу рука поднималась все выше, все выше, и вот уже стало видно широкое пламя; над горизонтом занялась огненная дуга, и вспыхнуло золотом все море вокруг.
Свет охлестнул деревья в саду, вот один листок стал прозрачным, другой, третий. Где-то в вышине чирикнула птица; и все стихло; потом, пониже, пискнула другая. Солнце сделало резче стены дома, веерным краем легло на белую штору, и под лист у окошка спальни оно бросило синюю тень - как отпечаток чернильного пальца. Штора легонько колыхалась, но внутри, за нею, все было еще неопределенно и смутно. Снаружи без роздыха пели птицы.
- Я вижу кольцо, - Бернард говорил. - Оно висит надо мной. Дрожит и висит такой петлей света.
- Я вижу, - Сьюзен говорила, - как желтый жидкий мазок растекается, растекается, и он убегает вдаль, пока не наткнется на красную полосу.
- Я слышу, - Рода говорила, - звук: чик-чирик; чик-чирик; вверх-вниз.
- Я вижу шар, - Невил говорил, - он каплей повис на огромном боку горы.
- Я вижу красную кисть, - Джинни говорила, - и она перевита вся золотыми такими ниточками.
- Я слышу, - Луис говорил, - как кто-то топает. Огромный зверь прикован за ногу цепью. И топает, топает, топает.
- Смотрите - там, на балконе, в углу паутина, - Бернард говорил. - И на ней водяные бусины, капли белого света.
- Листы собрались под окном и навострили ушки, - Сьюзен говорила.
- Тень оперлась на траву, - Луис говорил, - согнутым локтем.
- Острова света плывут по траве, - Рода говорила. - Они упали с деревьев.
- Глаза птиц горят в темноте между листьев, - Невил говорил.
- Стебли поросли жесткими такими короткими волосками, - Джинни говорила, и в них позастряли росинки.
- Гусеница свернулась зеленым кольцом, - Сьюзен говорила, - вся-вся в тупых ножках.
- Улитка перетаскивает через дорогу свой серый тяжелый панцирь и приминает былинки, - Рода говорила.
- А окна то загорятся, то гаснут в траве, - Луис говорил.
- Камни мне холодят ноги, - Невил говорил. - Я каждый чувствую: круглый, острый, - отдельно.
- У меня все руки горят, - Джинни говорила, - ладошки только липкие и мокрые от росы.
- Вот крикнул петух, будто красная, тугая струя вспыхнула в белом приплеске, - Бернард говорил.
- Птицы поют, - вверх-вниз, туда-сюда, повсюду, везде качается гомон, Сьюзен говорила.
- Зверь все топает; слон прикован за ногу цепью; на берегу топает страшный зверь, - Луис говорил.
- Гляньте на наш дом, - Джинни говорила, - какие белые-белые от штор у него все окошки.
- Уже закапала холодная вода из кухонного крана, - Рода говорила, - в таз, на макрель.
- Стены пошли золотыми трещинами, - Бернард говорил, - и тени листьев легли синими пальцами на окно.
- Миссис Констабл сейчас натягивает свои толстые черные чулки, - Сьюзен говорила.
- Когда поднимается дым, это значит: сон кучерявится туманом над крышей, Луис говорил.
- Птицы раньше пели хором, - Рода говорила. - А теперь отворилась кухонная дверь. И они сразу прыснули прочь. Будто кто горстку зерен швырнул. Только одна поет и поет под окном спальни.
- Пузыри зарождаются на дне кастрюли, - Джинни говорила. - А потом они поднимаются, быстрей, быстрей, такой серебряной цепью под самую крышку.
- А Бидди соскребает рыбьи чешуйки на деревянную доску щербатым ножом, Невил говорил.
- Окно столовой стало теперь темно-синее, - Бернард говорил. - И воздух трясется над трубами.
- Ласточка пристроилась на громоотводе, - Сьюзен говорила. - И Бидди плюхнул на кухонные плиты ведро.
- Вот удар первого колокола, - Луис говорил. - А за ним и другие вступили; бим-бом; бим-бом.
- Смотрите, как бежит по столу скатерть, - Рода говорила. - Сама белая, и на ней кругами белый фарфор, и серебряные черточки возле каждой тарелки.
- Что это? Пчела жужжит у меня над ухом, - Невил говорил. - Вот она, здесь; вот она улетела.
- Я вся горю, я трясусь от холода, - Джинни говорила. - То это солнце, то эта тень.
- Вот они все и ушли, - Луис говорил. - Я один. Все пошли в дом завтракать, а я один, у забора, среди этих цветов. Еще самая рань, до уроков. Цветок за цветком вспыхивает в зеленой тьме. Листва пляшет, как арлекин, и прыгают лепестки. Стебли тянутся из черных пучин. Цветы плывут по темным, зеленым волнам, как рыбы, сотканные из света. Я держу в руке стебель. Я - этот стебель. Я пускаю корни в самую глубину мира, сквозь кирпично-сухую, сквозь мокрую землю, по жилам из серебра и свинца. Я весь волокнистый. От малейшей зыби меня трясет, земля мне тяжко давит на ребра. Здесь, наверху, мои глаза зеленые листья, и они ничего не видят. Я мальчик в костюме из серой фланели, с медной застежкой-змейкой на брючном ремне. Там, в глубине, мои глаза - глаза каменного изваяния в нильской пустыне, лишенные век. Я вижу, как женщины бредут с красными кувшинами к Нилу; вижу раскачку верблюдов, мужчин в тюрбанах. Слышу топот, шорох, шелест вокруг.
Здесь Бернард, Невил, Джинни и Сьюзен (но только не Рода) запускают рампетки в цветочные клумбы. Сбривают рампетками бабочек с еще сонных цветов. Прочесывают поверхность мира. Трепет крылышек надрывает сачки. Они кричат: "Луис! Луис!", но они меня не видят. Я спрятан за изгородью. Тут только крошечные просветы в листве. О Господи, пусть они пройдут мимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11