). В конце концов она пересылала счет мне, и он всегда оказывался умопомрачительным – две тысячи семьсот долларов за три месяца, – и я принимал его и, понятное дело, оплачивал. Часть моих сбережений военного времени покрыла эти издержки. Дебора получала от меня четыреста долларов в неделю – не было смысла давать ей меньше, она просто принялась бы подписывать счета, и я из кожи вон лез, зарабатывая по триста долларов за короткое появление в телешоу и по семьсот пятьдесят за наперченную лекцию каким-нибудь напыщенным дамочкам с Лонг-Айленда – «Экзистенциальный подход к вопросам секса», и мой бюджет постоянно оставался дефицитным. Я задолжал уже порядка шестнадцати тысяч, а может, и больше, но мне было на это наплевать.
Квартира, которую она занимала сейчас, представляла собой двухэтажный комплекс, расположенный в сотне футов, а то и выше над Ист-ривер-драйв; каждая вертикальная поверхность в ней была покрыта пушистым ковром, который продают по двадцать пять долларов за ярд, альков в цветистом бархате, королевский, мрачный и изысканный чертог, овевающий тебя своей аурой на каждом из этажей. Во всем этом был налет специфической плотности джунглей, изображенных Анри Руссо, и Деборе ее последнее жилище нравилось больше других. «Мне здесь тепло, – говорила она, – хорошо и тепло».
Мне отперла служанка. «Мадам в спальне», – с ухмылкой сказала она. Это была молодая немочка, которая, должно быть, вела весьма интересную жизнь на развалинах Берлина, начиная лет с пяти, ибо ничто не ускользало от ее любопытного взора. В последнее время она взяла за правило улыбаться мне с насмешливым сочувствием и тщательно замаскированным презрением, что намекало на пухлые папки, полные интригующих фактов и готовые распахнуться передо мной, будь у меня достаточно денег, чтобы развязать ей язычок. Порой я испытывал искушение попробовать – схватить ее в холле, впиться в пряный ротик, просунуть в него язык и мощным ударом пробудить в ней тот зловредный мотивчик, который она, несомненно, была способна напеть мне. Как мадам обходилась со мной, она знала превосходно, потому что и теперь мне порой случалось переспать с Деборой, а вот как мадам обходилась с другими… эту информацию следовало не выудить, а выкупить.
Я поднялся по лестнице, пропахшей духами тропинке, вьющейся наверх к стене из цветов. Дебора лежала в постели. Ее тело было не только крупным, но и ленивым, она плюхалась в постель, едва только отпадала необходимость заниматься чем-то другим.
– Господи, – сказала она. – Ты выглядишь просто чудовищно.
В уголках ее рта появились складки удовлетворения. Сильнее всего она ненавидела меня тогда, когда я являлся к ней в хорошей форме.
– Твой вид не вызывает ничего, кроме презрения.
Знала ли она про балкон? Иногда мне казалось, что я совсем рехнулся, потому что я допускал существование некоей связи между луной и Деборой, и сейчас я получил очередное доказательство этого. У нее была склонность к магии, психотическая сила самого дурного свойства, она умела накликать проклятие. Однажды после отчаянной схватки с нею меня в течение пятнадцати минут трижды оштрафовали на улице: первый раз за поворот на улицу с односторонним движением, во второй раз за езду на красный свет, а в третий раз полицейский решил, что я пьян, просто потому, что я ему не приглянулся. Я был уверен, что все это своего рода предостережения Деборы. Мне казалось, будто я вижу, как она лежит в одиночестве на постели, медленно водит длинными пальцами и высекает искры сатанизма, управляя офицерами дорожной полиции.
– Скверная была вечеринка, – сказал я.
– Как Филипп?
– Выглядит неплохо.
– Чрезвычайно обаятельный человек. Правда? – спросила она.
– Все наши знакомые – люди обаятельные, – сказал я, чтобы подразнить ее.
– Кроме тебя, дружок. У тебя такой вид, будто ты не проблевался до конца.
– Я не слишком счастлив, – ответил я.
– Что ж, перебирайся сюда и живи. Ничто не мешает нам снова съехаться.
Смысл приглашения был более чем ясен. Ей хотелось, чтобы я отказался от квартиры, распродал мебель и въехал сюда. Через месяц она перебралась бы в другое место, покинув меня в этом бархатном притоне.
– Если бы ты сегодня зашел пораньше, – сказала Дебора, – то застал бы Деирдре. А теперь она уже уехала в школу. Это просто свинство, что ты не удосужился повидаться с ней.
Деирдре была ее дочерью и моей падчерицей. Первым мужем Деборы был какой-то французский граф. Через год после свадьбы он умер после затяжной болезни, и Деирдре, насколько мне известно, была плодом этого брака – нежное, чуть призрачное создание, с глазами, словно говорившими каждому, что они сумеют увидеть его насквозь, если только хоть ненадолго на нем задержатся, но именно поэтому они такой возможностью и не пользуются. Я обожал ее, уже много лет назад я понял, что наиболее приемлемая сторона нашего брака – быть отчимом Деирдре. И поэтому старался видеть ее как можно реже.
– Она рада, что возвращается в школу?
– Она радовалась бы куда больше, если бы ты зашел повидаться с ней. – Ее лицо понемногу начинало багроветь. Когда она сердилась, ее щеки покрывал румянец цвета сырого мяса. – Ты столько времени делал вид, будто любишь ее, а теперь не уделяешь ей никакого внимания.
– Мне это слишком тяжело.
– Господи, какой же ты слабак. Иногда я лежу и гадаю: как же тебе удалось-таки совершить подвиг? Ты же самый настоящий слабак. Наверно, немцы были еще большими слабаками. Забавное, должно быть, было зрелище. Ты бздишь, и они бздят, и ты стреляешь: паф-паф-паф.
Она еще никогда не заходила так далеко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89