Доротея умудрилась написать о сыне сентиментальную статью в тот день, когда он пошел служить в армию, но больше писать о нем не смогла. Вернувшись из армии, он не пожелал поступать на работу и вообще отказывался делать то, что ему было неинтересно. Доротея устроила его помощником к хорошо известному на киностудии администратору – через три месяца Мэрион оттуда ушел.
– Все они священнослужители, – только и сказал он и переехал к матери в «Опохмелку».
В Дезер-д'Ор он знался с гангстерами, актерами, хористками и девицами по вызову, он был даже любимцем тех немногих обитателей курорта, которых можно было считать интернациональной средой, и при этом, поскольку он имел возможность проводить целые дни то в одном баре, то в другом или сидеть часами во внутреннем дворике «Яхт-клуба», поскольку он знал метрдотелей всех лучших клубов курорта и они относились к нему с уважением, так как он низко ставил их, Мэрион общался с бизнесменами, эстрадниками, продюсерами, теннисистами, разведенками, игроками в гольф, картежниками, красавицами и почти красавицами, которыми пополнялся курорт от их переизбытка в киностолице. Когда Доротея вышвырнула Мэриона из дома после ссоры на денежной почве, считая, что таким путем заставит его работать – а она хотела, чтобы ее сын стал человеком респектабельным, – он быстро нашел себе дело. Узнав об этом, Доротея стала умолять его вернуться, но Мэрион только рассмеялся.
– Я всего лишь любитель, – сказал он ей, – как и ты. Она даже не посмела дать ему пощечину – почему-то уже многие годы никто не пытался это сделать.
В своей деятельности он не слишком разворачивался. Держался в стороне от профессионалов; не собирался создавать организацию, которая что-то значила бы, и многие его сделки были необычными. Он знал девиц, которые готовы были с кем-то встретиться один раз, но не больше, по крайней мере не раньше, чем через несколько месяцев; он даже знал женщину, которая не нуждалась в деньгах, – ей просто нравилась мысль, что она продает себя. Как Мэрион сказал матери, он был любителем, просто играл в эту игру. Работать – значит, стать рабом какого-то дела, а Мэрион ненавидел рабство – оно деформирует мозги. Соответственно он сохранял свою свободу и, пользуясь ею, пил, не гнушался наркотиками и раскатывал по пустыне в машине иностранной марки с револьвером в «бардачке» вместо прав на вождение, так как эти права были у него давно отобраны. Я однажды проехался с ним и постарался впредь этого избегать. Я сам довольно хорошо водил машину, но он водил ее так лихо, как никто другой.
Время от времени Мэрион по-прежнему появлялся в «Опохмелке», но он презирал «двор», и «придворные» чувствовали себя с ним неуютно. Из всех, кто там бывал, он сносно относился только к двоим. Я был в их числе, и Мэрион не скрывал почему. Я убивал людей, сам чуть не был убит, и его интересовало, что я при этом чувствовал. Однажды он спросил меня с этакой своей кошачьей грацией:
– Сколько самолетов ты сбил?
– Всего три, – сказал я.
– Всего три. Значит, зря тебе платили деньги. – Рот его при этом ничего не выражал. – А ты бы сбил больше, если б мог?
– Думаю, попытался бы.
– Тебе нравится убивать азиатов? – спросил Мэрион.
– Я не думал об этом.
– Они знают, как натаскивать таких, как ты. – Он достал сигарету из платинового портсигара. – Я не был офицером, – продолжал он. – Я пошел в армию рядовым и рядовым из нее вышел. Таких до конца рядовых в армии никогда не было.
– Я слышал, тебя то и дело сажали в карцер.
– Да, там я кое-чему научился, – сказал Мэрион. – Убить человека, понимаешь, легко. Куда легче, чем поймать таракана и раздавить его.
– Может, ты просто не знаешь, как за это взяться?
Но Мэрион всегда опережал меня.
– Хочешь девчонку? – неожиданно спросил он. – Могу доставить задаром.
– Не сегодня, – ответил я.
– Я так и думал, что откажешься.
Он учуял то, что я изо всех сил старался скрыть. А я внимательно следил за Пелли, который страдал той же бедой. Это случилось со мной незадолго до отъезда из Японии, и с той поры я уже ни на что не был способен. Раза два я пытался разорвать стягивавший меня узел с помощью девчонок, подобранных в барах Дезер-д'Ор, и оказывался только еще крепче скрученным.
– Берегу себя для любимой женщины, – сказал я, чтобы он отвязался.
Любовь была темой, заводившей Мэриона.
– Слушай, – сказал он, – вот двое живут вместе. Отбросим пропаганду. Живут скучно. И точка. Тогда ты поворачиваешься и идешь в другом направлении. Находишь сотню цыпочек, находишь две сотни. Становится не просто скучно. Тошнота подступает к горлу. Клянусь, начинаешь думать о том, чтобы взять бритву и перерезать себе горло. Я правду говорю, вот к чему приходишь, – сказал он, покачивая, как маятником, пальцем: – С одной стороны – трахаешь, с другой – причиняешь боль. Убиваешь. Весь мир – дерьмо. Потому люди и хотят жить скучно.
Понять такое было выше моих сил. Я посмотрел в его белесо-серые глаза, горевшие возбуждением, и сказал:
– И к чему же это тебя приведет?
– Не знаю, – сказал он, – это надо еще додумать. – Тут он поднялся на ноги, взглянул на часы, словно хотел скрыть удивление, что так долго разговаривал, и ровным тоном произнес: – Когда сюда приезжает Джей-Джей? Мне надо кое-что сказать Доротее.
Это был его второй приятель в «Опохмелке». Когда Доротея и Мэрион не разговаривали, Мэрион пользовался услугами специалиста по рекламе Дженнингса Джеймса для общения с ней. Джей-Джей умудрялся сохранять добрые отношения с обоими. Много лет тому назад он был агентом Доротеи и знал Мэриона мальчиком. Что-то их связывало:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136