Река навевает сладкий сон: она баюкает еле слышно, и течение ее так же беззвучно, как течение жизни, и чувствуешь, она тебя несет и в то же время не уносит течением. Я люблю мое сидячее уединение; я люблю остроконечную и очаровательную тень, которую каждый вечер бросает на воды ваш замок. Сквозь большую арку моста я вижу тополя на острове; здесь так недалеко море, что некоторые чайки залетают даже сюда, я люблю их полет; лет ласточек тоже развлекает меня, летучие мыши чертят свои круги, и моя обезьянка сторожит их по вечерам. Они птицам то же, что она человеку, и подозрительны и близки».
Увидав, что Полидор упорен в своих странностях, я не стал нападать на них и, перестав им заниматься, вернулся к своим делам.
Я собирался сделать объезд в стране. В назначенное утро, вместе со свитой переезжая мост, я увидел Полидора, который кланялся мне со своей барки. Он только что выкупался в реке и стоял еще весь струящийся водой. Голый, он вовсе не был, как я думал, худым и слабым. Солнце сверкало каплями на его белой коже, и он казался в этом ярком утре гибким, нервным, с крепкой кожей и внушительными мускулами. Я ответил ему на поклон; он нырнул и вода брызнула вокруг него.
По моем возвращении я был ошеломлен теми слухами, которые меня встретили. Полидор убил двух человек на дуэли и вел по всей стране необузданную и неожиданную жизнь. Город и его окрестности шумели молвой, и обычное их спокойствие казалось завороженным. Целый век строгой морали растоплял свою пристойность, как воск, на алтаре дьявола. Веял ветер безумия. Строгие обеды прежних времен превращались в оргии; сдержанные кадрили оканчивались сарабандами; прежние интриги становились скандалами.
Полидор неуклонно вел за собой это безумие, с улыбкой на устах, с розой в петлице. Зараза охватила окрестности. Одни за другим замки, тихие в глубине своих тенистых аллей, оцепеневшие среди своих бассейнов, корректные среди своих парков, осветились иллюминациями,
Распахнулись для танцев залы. Потешные огни заплелись в гирлянды. Праздничные кареты и дорожные коляски встречались посреди дороги, спеша на торжество или на похищение. Начались стройки, лестница каменщика, прислоненная к стене, оказывала услуги любезнику. Начались маскарады. Однажды утром барки, куда щеголи собирались каждое утро получать от Полидора распределение дня, оказались безгласны. Сходни не были спущены; обезьянка больше не влезала гримасничать на мачту.
Все казалось погруженным в сон. В полдень никто не вышел. Стали беспокоиться. Эти элегантные господа оживленно переговаривались. Отсутствие Полидора изумляло их менее, чем отсутствие слуг. Наконец, было решено осмотреть барки. Ко мне обратились за советом, и я отдал приказ. Первая была пуста. В клетках ни одной птицы; порванные струны мандолины и книга, раскрытая на вырванной странице. В столовой опрокинутый стакан оставил красное пятно на скатерти.
Достигли гостиных. Двери заперты. Их взломали. Все толпились, чтобы взглянуть. Мы вошли. Никого. Но в большом будуаре, устроенном ротондой, где все зеркала были разбиты их гневом, нашли одних, с распущенными волосами, склоненными или лежащими совершенно нагими, девять красивейших дам города, из которых каждая без сомнения туда проникла тайно, и они оказались там соединенными по удивительному капризу их единственного многоликого и менявшего их Любовника.
НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ОБЕДЫ
Это были интересные обеды, которые каждую неделю устраивала княгиня де Термиан.
Высокая решетка замыкала золочеными копьями вход в ее гордое жилище. Можно было различить издали в глубине аллеи, которая вела к нему, мощные кованные двери, сжатые орнаментальными затворами и надменную высоту главного портала. Чеканные цветы гирляндами заплетали подпоры и распускались на фронтоне, с которого, как двойной плод из хрусталя и бронзы, свисали, вздуваясь, два больших фонаря, каждый на конце цепи.
У этой решетки останавливались экипажи гостей. Здесь надо было слезать; ни одно колесо никогда не оставило колеи на песке громадного двора, пустынного как морская отмель, и лишь кое-где тронутого точно клочками пены пятнами мха. Низкая дверь одна открывала доступ внутрь. В хорошую погоду приглашенные пешком пересекали песчаную площадь; в другие же дни их ждал портшез с носильщиками. Никто и никогда не нарушал его запрещения. Фасад дворца дремал под запертыми жалюзи. Ласточки острым полетом чертили серую массу здания. Комнаты, в которых жила княгиня, находились с противоположной стороны, окнами в сад, и занимали только одно крыло дома, остальная часть которого оставалась пустой. Она жила там очень уединенно, а князь оставался заграницей. Мне его показали однажды на Лорданских водах, куда он приезжал лечить водами лимфу, жгучими красными пятнами проступавшую у него на лице. Это был худощавый и невзрачный человечек, странный во всем, нервный, маленького роста, подчеркнутого Орденской лентой, которую он не снимал никогда. Он чувствовал себя хорошо в этом обществе, языка которого он не понимал и где его принимали из уважения к его высокому сану, и прогуливал там свою спесь и свою немоту вплоть до своего возвращения на виллу Терми, откуда он уезжал лишь для своего ежегодного курса лечения да редких поездок к жене. Каждый раз он проводил у нее по несколько часов. Княгиня принимала его в больших залах дворца, открывавшихся ради этого случая. Всегда он уезжал до наступления ночи. Тогда салоны закрывались снова; развязывались шнурки и падали тяжелые занавеси; портьеры висели тугими привычными складками, гасильник тушил свечи, многочисленные слуги, появившиеся для церемониала, тотчас исчезали и возвращались в службы, где они жили, так как для обычных услуг было достаточно нескольких.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22