В Италию. Маленькая увеселительная прогулка, разумеется, не в одиночестве. Советник, мой хороший друг, человек чести, муж...
- Так что же Клара? - перебил его доктор и встал.
- А, ну да. Небеса ее покарали. Предмет ее, говорят художник - вольная, знаешь ли, птица и все такое, - так вот, когда они вернулись из Италии в Мюнхен, предмет то - адью, только его и видели. Теперь сидит с ребенком.
- В Мюнхене? - доктор Ласман шагал в волнении взад-вперед.
- Да, в Мюнхене, - ответил советник и тоже поднялся. - Между прочим, она теперь, должно быть, влачит самое убогое существование.
- Что значит убогое?
- Ну, - советник посмотрел на сигару, - материально, и потом, помилуй, такая особа...
Он вдруг положил свою холеную белую руку на плечо шурина и в его голосе что-то забулькало от удовольствия:
- Знаешь, говорят еще, она живет тем, что... Доктор резко повернулся и вышел из комнаты. Господин советник, рука которого так внезапно упала с родственного плеча, через десять минут опомнился. Потом пошел к жене и сказал угрюмо:
- Я всегда говорил, что твой братец со странностями. Задремавшая было жена сонно зевнула:
- Ах, Боже мой, ну да.
Через две недели доктор уехал. Он вдруг понял, что не найдет здесь свое детство. В Мюнхене он отыскал в адресной книге: Клара Зельнер, Швабинг, улица и номер. Он дал ей знать о своем прибытии и отправился по адресу.
Стройная дама встретила его в комнате, полной тихого, доброго света.
- Георг, и вы вспомнили обо мне? Доктор остановился пораженный.
- Так вот вы какая, Клара.
Ее лицо с ясным и открытым лбом было спокойно, она словно хотела дать ему время, чтобы он ее окончательно узнал. Он долго всматривался, наконец нашел в ней что-то какую-то черту, которая убедила его, что перед ним действительно стояла подруга его детских игр. Он снова пожал ее руку, потом медленно выпустил ее и осмотрелся в комнате. В ней не было ничего лишнего. На столе у окна лежали книги и исписанные листы бумаги, за которыми, видимо, Клара только что сидела. Стул был еще выдвинут.
- Вы писали? - и доктор почувствовал, как глупо прозвучал его вопрос. Но Клара непринужденно ответила:
- Да, я перевожу.
- Для печати?
- Да, - сказала Клара просто. - Для одного издательства.
Георг заметил на стенах несколько итальянских репродукций. Среди них "Концерт" Джорджоне.
- Вам это нравится? - Он подошел к картине.
- А вам?
- Я не видел оригинала. Это во Флоренции?
- В Pitti [Палаццо Питти, дворцовая галерея во Флоренции]. Вы должны туда съездить.
- Для этого?
- Для этого.
Она излучала какую-то простую чистую радость. Доктор выглядел задумчиво.
- Что с вами, Георг? Вы не хотите сесть?
- Мне грустно, - сказал он медленно. - Я думал... но у вас совсем не убого, - вырвалось у него. Клара улыбнулась.
- Вы слышали мою историю?
- Да, то есть...
- О, - перебила Клара, заметив, что он хмурится, - люди не виноваты, что говорят об этом иначе. То, что мы переживаем, редко можно выразить в словах, и кто пытается все же об этом рассказывать, поневоле впадает в ошибки.
Они помолчали. Потом доктор спросил:
- Что сделало вас такой доброй?
- Все, - ответила она тихо и мягко. - Но почему вы спрашиваете об этом?
- Потому что... потому что вы, собственно, должны были сделаться черствой. Вы были такой слабый, беспомощный ребенок, такие дети или трубеют, или...
- Или умирают, хотите сказать. Ну так я и умерла. О, я была мертва много лет. С тех пор, как мы с вами расстались там, дома, вплоть до... - Она взяла что-то со стола. - Посмотрите, это его портрет. Он немного льстивый. Его лицо не такое ясное, но лучше, проще. Потом я покажу вам и нашего ребенка, он сейчас спит здесь, в соседней комнате. Мальчишка. Зовут Анжело, как и его. Он сейчас далеко, в отъезде.
- И вы совсем одна? - спросил доктор рассеянно, все еще рассматривая портрет.
- Да, я и сын. Разве этого мало? Анжело художник. Его имя мало известно, вряд ли вы о нем слышали. До самого последнего времени он боролся: с миром, со своими планами, с собой и со мной. Да, и со мной: я ведь целый год упрашивала его ехать. Я чувствовала, что ему это необходимо. Однажды он спросил в шутку: "Я или ребенок?" Я сказала: "Ребенок", -- и он уехал.
- И когда вернется?
- Не раньше, чем мальчик научится выговаривать свое имя, так мы договорились.
Доктор хотел что-то заметить, но Клара рассмеялась:
- А так как это довольно трудное имя, то дело будет еще не скоро. Анжелино исполнится летом только два года.
- Странно, - сказал доктор.
- Что, Георг?
- Как хорошо вы понимаете жизнь. Какой вы стали взрослой, как вы молоды. Куда делось ваше детство? Мы ведь оба были такими... такими беспомощными детьми. Это уже не изменишь и не забудешь.
- Так вы полагаете, мы обязаны страдать нашим детством? Ради справедливости?
- Да, я думаю именно так. Страдать тяжелой тьмой позади нас, с которой мы храним такую зыбкую, такую неясную связь. Приходит время, и мы отдаем ему наши первые всходы, любое начало, любую близость, побеги того, что, может быть, должно было состояться. И вдруг видим: все кануло, словно в пучину, и мы даже не знаем, когда.
Мы этого попросту не заметили. Словно ты собрал все свои деньги и купил на них перо для шляпы, - миг, и первый же ветер сорвал его и унес. Разумеется, ты приходишь домой без пера, и тебе ничего больше не остается, как только гадать, когда оно от тебя улетело.
- Вы думаете об этом, Георг?
- Уже нет, теперь я отступился. А начал где-то после моего десятого года, когда перестал молиться. Все прочее меня не касается.
- Как же случилось, что вы вспомнили обо мне?
- Именно поэтому я и пришел к вам. Вы единственный свидетель того времени. Мне казалось, я найду в вас то чего не могу найти в себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27