- Я тебе объяснял уже, почему он уцепился за случай с Зиминым. И не
шуми. Ты знаешь, с чего пошло. Вон с чего, - кивнул Туровский на Алтунина.
- Ты тоже уши не развешивай. Нам реклама не нужна. Наши заботы - это
наши заботы, а для посторонних - "во дворе злая собака". Понял? Спорт дело
семейное. А мы и есть семья. - Гущин замотал головой и повернулся к
Алтунину. - А все из-за тебя! Съездили мы к матери Зимина, растолковали
ей, что к чему, внушили, подкрепили бабками. Поставили бы Юрке памятник, и
все бы пошло путем. Так нет, тебе надо было высунуться вместе со своей
раздолбайкой!
- Я же говорил вам, что она слышала, - тихо ответил Алтунин. - Хотел,
как лучше.
- Хотел! А чем обернулось твое хотение?! Одно зацепилось за другое -
вот что вышло!
- Зато теперь все в ажуре, - ответил Алтунин.
- Нет, ты видал! - сказал Гущин Туровскому. - Он еще оправдывается!
Инициативный он, видишь ли! Нет чтоб посоветоваться!
- Ладно, - успокаивающе сказал Туровский. - Нечего толочь воду в
ступе.
- Что Погосов? - миролюбивей спросил Гущин.
- Пока ничего, - ответил Туровский.
- Ты звонил клиентам? - обратился Гущин к Алтунину.
- Да. Приедут из Одессы, Москвы, Петербурга, Новосибирска,
Днепропетровска, Киева.
- Себе оставим сколько нужно, остальное реализуем, - сказал Гущин. -
Представляешь, Олег, какие бабки могли сгореть зеленым светом?! - как бы
напомнил он Туровскому. - Мы ведь в это всадили "зелененькие", - хмыкнул
он, довольный своим каламбуром...

Прошло какое-то время с тех пор, как Костюкович был вызван к главному
врачу. Объяснительную записку он написал на следующий же день, отнес в
приемную и отдал секретарше. Жил в ожидании какого-то обвала, ибо знал,
что главный скор на руку. Но минуло полмесяца, а ни главный, ни начмед его
не теребили. Начмед при встречах вела себя так, словно ничего не знала.
Два или три раза Костюкович сталкивался в коридоре и в холле с главным, но
тот кивком головы отвечал на его кивок, не напоминая ни об их разговоре,
ни об объяснительной записке, никакой осведомленности не проявлял и
завотделением. У Костюковича с ним были хорошие отношения, и уж он-то
как-нибудь предостерег бы Костюковича, либо попытался бы затеять разговор
на эту тему просто из любопытства. Сперва эта неопределенность удручала,
нервировала, но постепенно тревога отодвинулась в какую-то дальнюю нишу
души, каждодневные хлопоты как бы замуровали ее там, заглушили. И на
вопрос: в чем дело? Костюкович отвечал себе: либо главный по каким-то
неведомым причинам решил все спустить на тормозах, либо все уже в
облздравотделе, но там не спешат, жалоб полно, и гром оттуда может еще
грянуть. "Ну и черт с ними!" - думал он...
Теперь же, когда в его руках были восстановленные стекла некропсии,
все его тревоги и недоумения улеглись, уступили место веселому ожиданию,
возникло даже нетерпеливое любопытство: что появится в глазах главного,
когда тот увидит восстановленные стекла...
Было начало пятого, когда Костюкович возвращался домой. В подъезде он
помог соседке спустить коляску с ребенком, своими ключами отпер дверь, в
прихожей оставил кейс, прошел в комнату, и тут же в нос ему шибанул
какой-то парикмахерский запах - резкий, сильный, но приятный. "Лосьон, как
тогда в больничном тоннеле и в машине!" - вспомнил он. Из ванной доносился
шум воды. Значит, Ирина дома. Он прошел в комнату, где запах ощущался
сильнее. Вскоре сестра показалась из ванной, на голове у нее был тюрбан из
махрового полотенца. Костюкович потянул носом.
- Не принюхивайся, - сказала сестра, сняв тюрбан и вытирая волосы. -
Это от меня, наверное, еще разит. Мыла голову, чтоб избавиться от этого
аромата... Сейчас просушу немножко феном и сядем обедать... Сумасшедший
Погос выплеснул на меня полфлакона лосьона!..
За обедом она рассказала. Пошла к Погосову, отнесла ему проспект
симпозиума. На столе у Погосова стояла недопитая бутылка коньяка и
небольшая, обтянутая целлофаном красивая коробка. Поняла - туалетная вода.
Он поймал взгляд Ирины, задержавшийся на коньячной бутылке, на двух рюмках
и двух маленьких чашечках с кофейной гущей на дне, рассмеялся:
- Гость был... И вот... Красивая? - он вертел в руках коробку с
лосьоном, затем стал читать надпись на фирменной этикетке: "Шанель
"Эгоист". Париж". Вот дизайн, а! Лизнуть хочется, так вкусно сделали.
- Сколько ж ты отвалил? - спросила она.
- Это подарок, Ира. Но зачем он мне? Возьми себе. Я ведь не
пользуюсь.
- Во-первых, подарили тебе. Во-вторых, это мужской, - ответила она.
- Сейчас понюхаем, что это такое, - и стал резко срывать целлофановую
обертку с флакона. Руки у него тряслись, и она поняла, что он пьян. Не
успела ничего сказать, как он нажал на колпачок на горлышке флакона и
окатил ее одежду струей, затем как из огнетушителя стал поливать ей
голову, смеясь: - Ничего дождик!
- Ты с ума сошел, Погос! Что ты делаешь! - увертываясь, чтоб шипящая
струя не попала в глаза. - Я же провоняюсь насквозь! От меня в трамвае
будут шарахаться...
- Поэтому я мыла голову, - закончила сестра. - Иначе тебе пришлось бы
противогаз надеть.
- Выгонят когда-нибудь твоего Погосова из института за пьянство, -
сказал Костюкович.
- Директор без него шагу сделать не может, души в нем не чает. Без
погосовской лаборатории институт можно закрывать. А лаборатория эта и есть
сам Погос. Он тянет наиболее интересные разработки и самые трудные
хоздоговорные темы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46