Какая страшная картина! Дядя Куно, съежившийся, дрожащий, прячется в глубине сталактитовой пещеры. (Не знаю почему, но он попал в тяжелое положение и, вероятно, трясся от страха.) К нему тайно приходит какой-то человек. Ласково угощает завернутыми в листья бамбука рисовыми колобками с рыбой. Ничего не подозревающий дядя Куно съедает один, второй, третий, четвертый, пятый…
А далее – как всегда: мучения, стоны, рвота, кровохарканье, смертельные конвульсии, сотрясающие все тело, холодные змеиные глаза преступника, наблюдающие за всем этим.
До каких же пор это будет продолжаться? Когда наконец прекратятся эти страшные кровавые злодеяния? Хоть бы вернулась моя прежняя серая жизнь. Нет больше сил выносить все это.
Будущее, однако, сулило мне еще более тяжелые испытания.
Во-первых, после смерти дяди Куно всеобщие подозрения против меня усилились. Его жизнь служила, как это ни странно, гарантией моей безопасности, ведь при его жизни подозрения падали именно на него. Теперь ему будут сочувствовать, меня же еще сильнее возненавидят.
– Будь осторожнее, Тацуя-сан, – в один прекрасный момент предостерегла меня Харуё. – Осима говорила, что кто-то написал о тебе письмо или воззвание, повесил его на всеобщее обозрение.
– Обо мне?..
– Да. В нем говорится, что все последние убийства – твоих рук дело, его вывесили перед зданием администрации деревни.
В душе у меня боролись отчаяние и ярость.
– Чего же добивается автор, сестра?
– А он утверждает только, что, без всяких сомнений, преступник – ты. Доказательством, по его мнению, является то, что все происшествия случились после твоего приезда в деревню. И, пока ты находишься в деревне, эти кровавые дела не прекратятся. Вот и все, что там написано.
Говорить ей было трудно, она задыхалась. Мало ей больного сердца, так еще и эти волнения из-за меня!
– Харуё, а кто повесил этот листок на всеобщее обозрение? Вернее, так: кому я до такой степени ненавистен? Инспектор полиции говорил, что аналогичное письмо пришло в полицию. Кто-то в деревне смертельно ненавидит меня и делает все, чтобы изгнать меня отсюда. Как ты думаешь, кто бы это мог быть?
– Этого я не знаю. Но будь осторожнее, Тацуя-сан. Народ у нас такой, мало ли что надумают…
Сестра знала, что в деревне неспокойно. И тон у нее был встревоженный.
– Конечно, я буду осторожнее. Но неизвестность того, кто и почему так упорно ненавидит меня, совершенно меня истерзала!
И я, мужчина, заплакал. Сестра ласково положила мне на плечо руку:
– Не стоит так изводить себя, Тацуя-сан! Это же все домыслы, истина обязательно восторжествует. Потерпи! Надо терпеть и не поступать безрассудно.
Больше всего сестра боялась, что я уеду из деревни. Но я никуда уехать не мог: Котакэ впала в какую-то прострацию и поведение ее мало отличалось от поведения младенца. Харуё чувствовала себя совсем плохо, от малейшего усилия начинала задыхаться. Но ее страх перед разлукой со мной показал мне, как сильно она любила меня. Она почти не отпускала меня от себя.
Я, как мне казалось, хорошо понимал ее душу и только гораздо позже пришел к убеждению, что в действительности знал всего лишь десятую часть ее души…
Несмотря на отчаянные усилия моего неизвестного врага, полиция совсем не торопилась арестовывать меня. После того, как обнаружили труп дяди Куно, в деятельности полиции наступило затишье, ни инспектор Исокава, ни Коскэ Киндаити не показывались в деревне. Крестьяне пока тоже ничего не предпринимали, и не знаю, как это объяснить, но даже Мияко перестала заглядывать к нам.
Немного позднее мне стало ясно, что этот период затишья был сродни медленному течению бурного потока перед тем, как он низвергнется в водопаде. Я опрометчиво наслаждался покоем, не предполагая, какие страсти ожидают меня впереди. Заниматься поисками сокровища было не время, и я решил использовать паузу для того, чтобы разобрать мамину любовную переписку.
Получив согласие сестры, я вызвал из города N. мастера, и мы приступили к ремонту ширмы. Я, в частности, сам извлек из ширмы письма матери и Ёити Камэи, не желая, чтобы переписка попалась на глаза посторонним.
Разбор писем доставлял мне огромное удовольствие. Со времени приезда в Деревню восьми могил особых поводов радоваться у меня не было. Потому обнаружение любовной переписки стало для меня величайшим утешением. Подобно большинству людей, потерявших в детстве мать, я продолжал любить ее и тосковать по ней, даже будучи взрослым.
Пока Харуё более или менее прилично себя чувствовала, она часто приходила ко мне и наблюдала за нашей работой. Но вероятно, чтение писем плохо сказывалось на ее состоянии; она стала появляться все реже и в конце концов вообще перестала приходить. Я же, читая их, испытывал удовольствие, смешанное с печалью. Каждое письмо говорило о том, как несчастна была мама в тот период своей жизни.
«Он никогда не выслушивает меня, каждый день таскает за волосы».
«Как противны мне его ласки!.. Раздевает догола, облизывает всю… Тошно, стыдно…» – жалуется мать, рассказывая об извращенных ласках отца.
«Из дома он почти не уходит. А я, только когда его нет рядом, могу отдохнуть душой, полежать с книжкой, письмо написать. Но вот он возвращается, и начинаются пытки: „Что делала? Что читала? Кому писала? О чем?“ Сначала жду, когда он уйдет, даст вздохнуть спокойно. А когда его нет, со страхом жду возвращения этого дьявола в человеческом обличье».
Я понял, почему даже в свое отсутствие отец знал, чем занималась мать. На самом деле никуда он не уходил, а из кладовой через отверстие в стене, замаскированное маской театра Но, подглядывал за матерью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85