Мы не могли играть особенно сильно – это предполагало бы слишком большую концентрацию, а потому означало отвести от них глаза на несколько секунд; к подобной толпе нельзя поворачиваться спиной, как к океану. Я весь вечер искал глазами летящие пивные банки, кусочки льда или самих этих панков. В какой-то момент я сказал людям перед сценой, что лучше бы им быть чёрными. Я знал, что это должно их разозлить, и оказался прав. До охуения смешно видеть, как они взбесились. Даже несмотря на все эти несерьёзные элементы шоу мы всё-таки давали рок. Я не болтаюсь там, когда сыграна последняя песня. Я убираюсь на хуй со сцены. Откуда мне знать, что они там задумали. Может, вон тот засранец выжидает, как бы швырнуть свой стакан на последней ноте, а я буду стоять тут, дурацки скалясь, как мишень в тире, и получу то, что заслужил за то, что уступил им один-единственный дюйм. И играю и отваливаю, бью и ухожу. Я уже понял, что эта толпа не имеет отношения к музыке, поэтому отыгрываю своё и убираюсь к ебеням. Вероятно, я нескоро появлюсь здесь снова.

3 октября. Осака, Япония: Сегодня был ещё один хороший концерт. Так здорово играть рок на полную катушку и не думать о том, что тебя со всех сторон отколошматят. Какие-то ребятишки перелетали через барьер, и когда переворачивались, носки их башмаков грохались о сцену: если б на том месте были мои ноги, они бы уже давно были сломаны. Японские фаны – самые напряжённые из всех, с кем я вообще сталкивался. Выступал сегодня в магазине «Тауэр», и там было тяжко. Люди пробивались ко мне, задыхаясь. Когда я пожимал им руки, у всех они были холодные и влажные. Фаны были повсюду – даже на вокзале, где я садился на ранний поезд, чтобы, опередив ребят, доехать из Нагой в Осаку. После концерта мы пошли в вагон, и они опять были там, а один парнишка плакал и говорил, что любит меня. Сегодня вечером они появились ещё и в лобби отеля. Я пошёл по лестнице, двенадцать пролётов, чтобы не пришлось ждать лифта и кто-нибудь опять не сказал мне «простите». Они всегда говорят «простите», когда хотят получить автограф и фотокарточку. Когда я утром вышел в вестибюль, они уже были там. А если играешь в какой-нибудь знаменитой группе, это было бы полное безумие. Представьте себе кого-нибудь вроде Дэвида Боуи или Принса – с ума сойти. После выступления мы пошли поесть в ресторан, где снимают обувь и сидят за низким столом, а обслуживают дамы в кимоно и всё такое. Это было замечательно. Если б у меня была по-настоящему своя комната, она была бы вот такой. А днём я хорошо потренировался. Когда я пришёл в зал, меня не впустили, потому что у меня татуировки, а ещё им чем-то не понравилась моя обувь. Они провели по этому поводу дискуссию, выдали мне фуфайку, и нашлись какие-то тапочки. Ну и спортзал. Эти парни обосрались бы, придя в американский тренажёрный зал. У них тут не было ни одной тяжёлой гири. Я разминался парой стофунтовых, оглянулся и увидел, что все, кто были в зале, бросили свои занятия и таращатся на меня. Один парень подошёл с калькулятором и показал мне, сколько фунтов я таскаю. Никто не издал ни звука, кроме меня. Они смотрели на меня, словно я монстр какой-то. Честно говоря, приятно. Тренажёрный зал – единственное место, где я чувствую себя вполне дома. Люди здесь потеют, поднимают всякие хреновины и издают животные звуки. И не нужно извиняться за то, какой я есть. Не нужно мило себя вести с хрупкими людьми. Это единственное место, где я чувствую себя естественно. Я люблю тренировки больше, чем секс; уступают они только музыке. Перед тем как мы продолжили, случилась странная вещь. В магазинчике под клубом я купил бутлег «Jane's Addiction» и велел диджею его поставить. Я стоял в зале, когда он заиграл. Вначале там просто раздавались вопли многочисленной публики «Джейнов», ожидавшей выхода группы. Затем началась басовая партия из «На берегу», и народ полностью слетел с катушек. Сколько бы я их ни видел, они всегда этим номером концерт открывали. На долю секунды мне примерещилось, что я на «Лоллапалузе». Такая мощная ретроспекция. Это продолжалось всего лишь неполную секунду, но это было сильно. Нужно будет рассказать об этом парням, если мы когда-нибудь с ними увидимся.

10 октября. Гонолулу, Гавайи: Я иду в туалет, а они подваливают и начинают говорить. Мы в туалете, а я вынужден отвечать на вопросы. Я, блядь, полный идиот, если оказался в таком месте, где это возможно! Они орут, мы играем, какого хуя. Сегодня вечером было здорово. Они швырялись льдом, и я никогда не слыхал воплей глупее, но хоть на сцену не лезли, и на том спасибо. Им всегда хочется меня потрогать. После концерта пробираются за кулисы и обхватывают меня руками. Какая-то тётка похлопывает меня по спине и говорит: судя по тому, что она сегодня от меня услышала, я, наверное, интересная личность, с которой можно побеседовать. Я только пялюсь на неё, пока она не ушла. Что я такого сказал сегодня? Только спросил, как по-вашему, изнасилование и нормальный секс одинаково пахнут? Сказал, что не хочу ни с кем объединяться, потому что люди воняют кровью и мозгами. Я Звезда Смерти, и всё, что исходит из моих уст, идёт из тьмы.

25 октября. Тусон, Аризона: Я не знаю, знают ли они. Солнце заходит, а я сижу на улице и жду проверки звука. Ко мне подваливают группки молодёжи и стоят вокруг, точно я музейный экспонат или картина на стене. Кто-нибудь заговорит, я бегло взгляну на него и односложно отвечу. Они уходят молча, один за другим. Я не знаю, знают ли они. Боль – единственное, что скажет тебе правду о себе и обо всех остальных. Сегодня боль проходит сквозь моё тело, как электрический разряд. После концерта я сидел в луже собственного пота на полу арены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84