— Вы тоже можете взять себе что-нибудь, Жан, тогда вы не будете отвлекаться во время пути. Удивительно, как в путешествиях разыгрывается аппетит, не правда ли? — прибавила она, просунув свои выпуклые кроваво-красные ногти между пуговок корсажа.
Шофер открыл заднюю дверь, поставил на коврик между ногами Лоика и Дианы корзину с едой и попытался протолкнуть ее подальше к другим пассажирам, но Диана внезапно приподняла колени, зажав корзину между икрами, как футбольный мяч.
— Оставьте, — сказала она, — она мне не помешает. Мои ноги короче, чем у Люс. Я знаю, что я миниатюрная женщина, а сейчас мода на крупных, как лошади, в американском стиле, но я никогда не была такой. Было время, когда успехом пользовались именно миниатюрные женщины. Уж можете мне поверить! — сказала она, обращаясь к загадочному и невидимому, но заинтересованному слушателю, к которому она часто адресовалась, когда аудитория проявляла недостаточно интереса к ее рассказам.
Все это время ее пальцы, унизанные кольцами, рылись в корзине с едой, и под конец монолога она триумфально выудила оттуда бутылку белого вина, из которой торчал штопор.
— Люс, — сказала она, потрясая бутылкой, — небольшой глоточек… э… э… — Диана взглянула на этикетку. — Глоточек «Лядусет»?
— Нет, благодарю вас.
Три часа назад они останавливались в пятидесяти километрах отсюда в одной из средневековых харчевен, которых так много в окрестностях больших магистралей. Хозяин, явно весьма далекий от реальной жизни, настоял, чтобы они попробовали его паштета. Короче говоря, они вышли из-за стола только два часа тому назад, а Диана уже успела проглотить два яйца, сваренных вкрутую, не утолив ими голода.
— Я всерьез задаюсь вопросом: куда идет все съеденное вами? — прошипел сквозь белые зубы Брюно, окидывая взором костлявую фигуру Дианы. — Не знаю, куда вы все это складываете, но тем не менее снимаю шляпу!
— Я всегда была женщиной, в которой буквально сгорают калории, сказала Диана с видом знатока, явно довольная своей физиологией. Надеюсь, у вас происходит то же самое.
Машина резко тронулась, и Диана, устроившаяся на краю сиденья, хотела было схватиться за бархатный подлокотник, но промахнулась и откинулась назад, взмахнув руками и задрав ноги, чтобы сохранить равновесие. Она чуть не упала, ее движения не отличались грацией, что заставило обоих мужчин рассмеяться про себя.
В этот момент раздался пронзительный женский крик:
— Летят! Они летят!
Крик становился все громче.
— Вы по-прежнему считаете, что автомобили более безопасны, Брюно? успела бросить Диана, инстинктивно вжимая голову в плечи.
Потому что теперь все знали, что «они» — это немецкие «юнкерсы», оснащенные пулеметами.
— Остановитесь, Жан!
Брюно с силой заколотил в стекло, отделяющее их от шофера, но тот уже сам съехал на обочину и остановился.
«Я не хочу умирать вместе с этими людьми! Не для этого я дожил до пятидесяти с лишним лет, чтобы умирать вместе с этими карикатурами на людей!» — подумал Лоик, и не в первый раз, ведь по дороге из Парижа их уже дважды обстреливали.
Люс и Диана легли на пол машины, а галантные Лоик и Брюно расположились, защищая женщин, над ними. К несчастью для Лоика, он оказался на куче аристократических костей Дианы Лессинг, что заставляло его ворчать и возмущаться: «Вот куда меня завели тридцать лет подчинения диктату света! Тридцать лет покорности, внешней жизнерадостности и вынужденного безбрачия!»
Благодаря своей службе на набережной Орсе Лоик зарабатывал достаточно на жизнь, но недостаточно для жизни в свете, которую он любил так, что она стала ему необходима как кислород. Уже тридцать лет он входил в высшее общество благодаря своим личным качествам, но также и потому, что за обеденным столом должны сидеть четырнадцать человек, при игре в бридж нужно четыре партнера, а вдове, разведенной или незамужней женщине нужен кавалер. И почти что в знак уважения высшее общество признало Лоика Лермита как очаровательного педераста. Действительно, как же иначе объяснить его холостяцкую жизнь? Ведь нужно же было придумать для женщин, которые ему нравились и которым нравился он — а такое частенько случалось, — причину, мешающую ему вести нормальную жизнь нормального мужчины. Но эта жизнь стоила бы ему места в салонах… В действительности же он слишком поздно отбросил предрассудки, слишком долго отказывался жить за счет любимой женщины, может быть, ему следовало быть проще, но особенно его пугало, что этой женщине самой не будет хватать средств. Точно так же он отказался бы жить за счет нелюбимой женщины. И выяснилось, что ему не хватает сил выполнить то долгосрочное обязательство, без всяких оттяжек и отсрочек, каким была вся его жизнь.
— Боже мой! — раздался снаружи ломающийся от страха голос. Ужас мешал понять, мужчине или женщине принадлежит этот голос. — Боже мой! Они возвращаются!.. Они снова возвращаются!.. Их полно!.. — прокричал голос и стих.
И сразу же на дороге воцарилась полнейшая тишина. Это была театральная тишина. Конечно, ее нарушила Диана.
— Как же жарко! — пробормотала она, лежа на коврике. — Вы уверены, что…
— Замолчите, — прошептал Лоик, что было довольно глупо. Как будто летчик мог их услышать и взять на прицел. Но Лоик успел различить там, наверху, это гудение, которое им пришлось уже слышать два или три раза за день. Отвратительное гудение шмеля, такое слабое в начале и еще три-четыре секунды упорно не желавшее усиливаться, чтобы к этому шмелю привыкли, забыли о нем, чтобы его больше не боялись… Внезапно гудение, набирая ярость и силу, низверглось в воздух, будто самолет разорвал державшие его цепи и оторвался от неба.
1 2 3 4 5 6 7 8