женись, и конец всему.
- Да - и конец всему, и начало скуке! - задумчиво повторил Райский. - А я не хочу конца! Успокойся, за меня бы ее и не отдали!
- Тогда, по-моему, и ходить незачем. Ты просто - Дон-Жуан!
- Да, Дон-Жуан, пустой человек: так, что ли, по-вашему?
- А как же: что ж они, по-твоему? - Ну, так и Байрон, и Гете, и куча живописцев, скульпторов - все были пустые люди… - Да ты - Байрон или Гете, что ли?.. Райский с досадой отвернулся от него.
- Донжуанизм - то же в людском роде, что донкихотство: еще глубже; эта потребность еще прирожденнее… - сказал он. - Коли потребность - так женись… я тебе говорю… - Ах! - почти с отчаянием произнес Райский. - Ведь жениться можно один, два, три раза: ужели я не могу наслаждаться красотой так, как бы наслаждался красотой в статуе? Дон-Жуан наслаждался прежде всего эстетически этой потребностью, но грубо: сын своего века, воспитания, нравов, он увлекался за пределы этого поклонения - вот и все. Да что толковать с тобой!
- Коли не жениться, так незачем и ходить, - апатично повторил Аянов.
- А знаешь - ты отчасти прав. Прежде всего скажу, что мои увлечения всегда искренни и не умышленны, - это не волокитство - знай однажды навсегда. И когда мой идол хоть одной чертой подходит к идеалу, который фантазия сейчас создает мне из него, - у меня само собою доделается остальное, и тогда возникает идеал счастья, семейного…
- Вот видишь; ну так и женись… - заметил Аянов. - Погоди, погоди: никогда ни один идеал не доживал до срока свадьбы: бледнел, падал, и я уходил охлажденный… Что фантазия создает, то анализ разрушает, как карточный домик. Или сам идеал, не дождавшись охлаждения, уходит от меня…
- А все-таки каждый день сидеть с женщиной и болтать!.. - упрямо твердил Аянов, покачивая головой. - Ну о чем, например, ты будешь говорить хоть сегодня? Чего ты хочешь от нее, если ее за тебя не выдадут?
- И я тебя спрошу: чего ты хочешь от ее теток? Какие карты к тебе придут? Выиграешь ты или проиграешь? Разве ты ходишь с тем туда, чтоб выиграть все шестьдесят тысяч дохода? Ходишь поиграть - и выиграть что-нибудь…
- У меня никаких расчетов нет: я делаю это от… от… для удовольствия.
- От… от скуки - видишь, и я для удовольствия - и тоже без расчетов. А как я наслаждаюсь красотой, ты и твой Иван Петрович этого не поймете, не во гнев тебе и ему - вот и все. Ведь есть же одни, которые молятся страстно, а другие не знают этой потребности, и…
- Страстно! Страсти мешают жить. Труд - вот одно лекарство от пустоты: дело, - сказал Аянов внушительно.
Райский остановился, остановил Аянова, ядовито улыбнулся и спросил: «Какое дело, скажи, пожалуйста: это любопытно!»
- Как какое? Служи.
- Разве это дело? Укажи ты мне в службе, за немногими исключениями, дело, без которого бы нельзя было обойтись?
Аянов засвистал от удивления.
- Вот тебе раз! - сказал он и поглядел около себя. - Да вот! - Он указал на полицейского чиновника, который упорно глядел в одну сторону.
- А спроси его, - сказал Райский, - зачем он тут стоит и кого так пристально высматривает и выжидает? Генерала! А нас с тобой не видит, так что любой прохожий может вытащить у нас платок из кармана. Ужели ты считал делом твои бумаги? Не будем распространяться об этом, а скажу тебе, что я, право, больше делаю, когда мажу свои картины, бренчу на рояле и даже когда поклоняюсь красоте…
- И что особенного, кроме красоты, нашел ты в своей кузине?
- Кроме красоты! Да это все! Впрочем, я мало знаю ее: это-то, вместе с красотой. и влечет меня к ней…
- Как, каждый день вместе и мало знаешь?..
- Мало. Не знаю, что у нее кроется под этим спокойствием, не знаю ее прошлого и не угадываю ее будущего. Женщина она или кукла, живет или подделывается под жизнь? И это мучит меня… Вон, смотри, - продолжал Райский, - видишь эту женщину?
- Ту толстую, что лезет с узлом на извозчика?
- Да, и вот эту, что глядит из окна кареты? И вон ту, что заворачивает из-за угла навстречу нам?
- Ну, так что же?
- Ты на их лицах мельком прочтешь какую-нибудь заботу, или тоску, или радость, или мысль, признак воли: ну, словом, - движение, жизнь. Немного нужно, чтоб подобрать ключ и сказать, что тут семья и дети, значит, было прошлое, а там глядит страсть или живой след симпатии, - значит, есть настоящее, а здесь на молодом лице играют надежды, просятся наружу желания и пророчат беспокойное будущее…
- Ну?
- Ну, везде что-то живое, подвижное, требующее жизни и отзывающееся на нее… А там ничего этого нет, ничего, хоть шаром покати! Даже нет апатии, скуки, чтоб можно было сказать: была жизнь и убита - ничего! Сияет и блестит, ничего не просит и ничего не отдает! И я ничего не знаю! А ты удивляешься, что я бьюсь?
- Давно бы сказал мне это, и я удивляться перестал бы, потому что я сам такой, - сказал Аянов, вдруг останавливаясь. - Ходи ко мне, вместо нее…
- Ты?
- Да - я!
- Что же ты, красотой блистаешь?..
- Блистаю спокойствием и наслаждаюсь этим; и она тоже… Что тебе за дело?..
- До тебя - никакого, а она - красота, красота!
- Женись, а не хочешь или нельзя, так оставь, займись делом…
- Ты прежде заведи дело, в которое мог бы броситься живой ум, гнушающийся мертвечины, и страстная душа, и укажи, как положить силы во что-нибудь, что стоит борьбы, - а с своими картами, визитами, раутами и службой - убирайся к черту!
- У тебя беспокойная натура, - сказал Аянов, - не было строгой руки и тяжелой школы - вот ты и куролесишь… Помнишь, ты рассказывал, когда твоя Наташа была жива… Райский вдруг остановился и, с грустью на лице, схватил своего спутника за руку. - Наташа! - повторил он тихо, - это единственный, тяжелый камень у меня на душе - не мешай память о ней в эти мои впечатления и мимолетные увлечения… Он вздохнул, и они молча дошли до Владимирской церкви, свернули в переулок и вошли в подъезд барского дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38