в этом самом законе совершенно недвусмысленно и многократно повторяется, что каждый британский гражданин является объектом для разных санкций, например смертной казни или четвертования в таких-то и таких-то случаях (которые подробно перечислены на ста девяносто шести страницах специальной Белой книги). Оставалось только доказать, что я объект, имеющий ценность. И это было нетрудно сделать, потому что в учетных книгах долговой Флитской тюрьмы значилось, что администрация тюрьмы израсходовала на меня за восемнадцать лет моего пребывания там девяносто шесть фунтов два шиллинга один пенс.
После разрешения конфликта не в пользу администрации тюрьмы меня переправили в Британский музей. И хотя мне уже было восемнадцать лет, я радовался, как дитя, перемене места, ибо всегда отличался любознательностью. Но моя радость была омрачена новым спором – относительно того, в какой отдел следует меня поместить. Должен ли я находиться среди коллекций минералов или в отделе фольклора? С египетскими мумиями или в отделе тихоокеанской фауны? Спор тянулся несколько лет, и мистер Бембль не дожил до его окончания. Все эти годы я временно проживал среди редких рукописей и печатей. Воспользовавшись этим обстоятельством, я выучился читать и писать по-халдейски, что позже, когда я столкнулся с представителями власти, мне очень пригодилось. Но прежде чем окончательно решили, куда меня определить, произошло событие, которое снова изменило течение моей жизни.
Перелистывая однажды историю Британской империи, я вычитал, что дом каждого британского гражданина неприкосновенен. «Мой дом – моя крепость» – стояло там дословно, и сознание, что в Англии столько крепостей, наполнило меня чувством гордости и глубокого покоя. В то время я жил в большом дубовом шкафу, стоящем в зале с историческими печатями. Вдумываясь внимательно в смысл фразы: «Мой дом – моя крепость», – я постепенно пришел к убеждению, что моей крепостью является шкаф. Продолжая логически свою мысль, я установил, что если печати его величества короля неприкосновенны, это исключительно благодаря моим личным заслугам. А следовательно, я имею полное право претендовать на должность Хранителя печати.
Министерство юстиции, занимавшееся этим делом, опротестовало мою претензию, сообщив, что место уже занято герцогом Глостерским. Началась запутанная распря; при разборе ее выяснилось, что Ричард Львиное Сердце в тысяча сто девяносто первом году издал закон, в котором недвусмысленно говорилось, что если на место Хранителя печати появятся два претендента, один из них должен быть повешен и в назидание оставлен на виселице в течение одной недели. Герцог Глостерский отказался быть повешенным, мотивируя свой отказ тем, что он страдает головокружениями. Выходило: повесить нужно меня, ибо я на головокружение никогда не жаловался.
Мне ничего не оставалось, как, спасая свою жизнь, укрыться в шкафу, который являлся моей крепостью, а следовательно, был неприкосновенен. К сожалению, я забыл о существовании параграфа сто двадцать девятого закона от тысяча четыреста седьмого года, содержащего кое-какие поправки к ранее упомянутому закону от тысяча сто девяносто первого года. В одной из них упоминалось, что закон о неприкосновенности не распространяется на дом того британского гражданина, у которого не имеется хотя бы сотни фунтов стерлингов, могущих свидетельствовать о. его добропорядочности. Этих ста фунтов, разумеется, у меня не было.
Я подвергся осаде, которая длилась несколько дней, причем победа клонилась то в одну, то в другую сторону. Осада шкафа была поручена фирме «Пибоди и сыновья», принадлежащей ныне вдове Пибоди, и Экспедиционной конторе его величества короля; отчаявшись одержать победу в открытом бою, они вынесли шкаф, где я заперся, из музея и кинули его в Темзу.
Но моя крепость устояла даже тогда, когда ей пришлось превратиться в судно. Я поднял на нем британский флаг, проплыл, подгоняемый свежим юго-западным ветерком, мимо Вестминстерского аббатства и взял курс на устье Темзы.
Было раннее утро, когда мое судно вдруг тряхнуло и оно остановилось. Я убедился, что наскочил неподалеку от правого берега на одну из тех небольших песчаных отмелей, какие здесь нередко намывает река. Этот островок имел всего-навсего шесть шагов в длину и четыре в ширину; тем не менее не могло быть ни малейших сомнений, что это вновь открытый остров, не отмеченный до сих пор на морских картах среди территорий, принадлежащих Британской империи.
Я вышел из шкафа и водрузил на острове британский флаг.
Это была торжественная минута. Вскоре на берегу собрались огромные толпы народа, с восторгом приветствовавшие это историческое событие, ибо со времен Кука надежды как-нибудь расширить владения Британской империи свелись к минимуму.
Новость тотчас подхватили газеты. «Дейли мейл» и «Манчестер гардиан» на другой же день напечатали обширные комментарии по поводу этого события, доказывая, что новоприобретенная территория, очевидно, одна в системе британского содружества избежала вмешательства иностранных держав в свои внутренние дела и обязанностью правительства является отнестись к ней как к исторической реликвии. Условия этому вполне благоприятствуют, ибо остров слишком мал, чтобы на нем могла расположиться военная база какого-либо дружественного государства.
Журнал «Экономист», наоборот, склонен был преимущественное внимание обратить на хозяйственные вопросы, возникшие в связи с появлением новой территории. Он рекомендовал правительственным кругам, прежде чем они выскажутся, внимательно обдумать, какое из иностранных государств имеет право на рынки этого острова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118