Если охота была удачной, боги пировали. Их мазали кровью и жиром в таком изобилии, что за толстым слоем застывшего жертвенного угощения скрывались суровые черты божественного лика.
Но им приходилось худо, если охотник возвращался с пустыми руками. Укор, а иногда и проклятия обрушивались на бедных идолов. На них смотрели с презрением, обделяли пищей и сравнивали с самыми низкими и бесполезными членами человеческого общества. Беда, если хозяин богов оказывался горячим и скорым на руку,– он бил священные лики и топтал ногами.
Став коммунистом, дядя Кмоль пренебрегал помощью богов. Но окончательно расстаться с ними не мог. Переселяясь из яранги в деревянный дом, он тайком перетащил в новое жилище самого сильного домашнего бога – почерневшую фигурку белого медведя – и спрятал его за портретом Ленина. Туда же перекочевали закопченные, почти игрушечные лук и стрелы, обладающие чудодейственной силой.
Когда однажды Ринтын заболел, в ярангу пришла шаманка Пээп. Она бормотала бессмысленные и бессвязные слова, потом в исступлении стала выкрикивать: “Ты, стрела! Кусок дерева, отделанный великим Вороном и заостренный застывшей моржовой соплей!.. Стремительная и быстрая, летящая и поражающая… Ты подобна морскому зверю касатке-иныпчик! Воздух для тебя словно вода для нее!.. О кэле, злые духи, страшитесь!”
Голос Пээп дрожал, как натянутая на ветру нерпичья кожа. На веках закрытых глаз старухи выступили мелкие капельки пота, желтая пена изо рта падала хлопьями на пол…
Словом, боги в яранге дяди Кмоля должны были быть на равной ноге с людьми, почти членами семьи, иначе они теряли свое значение и не могли оказывать настоящую помощь людям.
Здесь же бог был возвышен до неба, и дом молитвы строился выше всех других зданий, где жили обыкновенные люди. Крыши этих домов были куполообразными, как яранги, увенчанными золотыми крестами, обращенными в сторону восхода солнца. Должно быть, люди рассуждали так: чем выше будет храм и крест, тем слово, обращенное к богу, дойдет быстрее. Это соображение не лишено простой житейской логики.
На Смоленском кладбище церковь была сравнительно небольшая, но вокруг нее всегда царило оживление. Ринтын никак не решался войти внутрь. Он уважал чувства тех, кто нес свои горести и заботы в полутемную широкую дверь. Среди старух и стариков встречались совсем еще молодые люди.
Долго он набирался храбрости, прежде чем вошел в церковь. Согбенная старушка у дверей, одетая во все черное, шепнула ему, чтобы он снял кепку.
Откуда-то сверху лился дневной свет, смешиваясь с мерцанием множества свечей и блеском электрических лампочек. Вдали стоял священник в торжественном облачении и размахивал дымящимся кадилом. Другой стоял спиной и читал книгу. Пахло жженой корой и горелым салом свечей. С полутемных тусклых икон смотрел слегка раскосый человек, напоминающий ратмановского эскимоса. Светлый нимб вокруг головы напоминал меховую опушку малахая. Это было изображение Христа, как догадался Ринтын. Он видел его на картинах Эрмитажа, в Русском музее. Он всегда был разный, непохожий сам на себя. В его облике не было ничего божественного, чех Иржи и нанаец Черуль имели куда более внушительное телосложение. Если бы цирковому режиссеру Янковскому предложили для парада дружбы народов Христа, он бы крепко задумался и если бы согласился, то поместил бы бога в середину колонны, как чукчу Кайона.
Хор пел торжественно и печально. В голосах поющих слышались обыкновенные человеческие чувства: печаль, радость, забота и горе. Священник часто перебивал поющих и читал по большой книге, укрепленной перед ним на деревянной подставке. Молящиеся повторяли вслед за ним слова, падали на колени и истово крестились.
Великолепие внутреннего убранства храма, торжественный хор, многозначительность заклинаний священника – все это свидетельствовало о могуществе бога. Никакого сравнения с домашними богами в яранге дяди Кмоля, где с ними разговаривали, как с обычными людьми. Правда, отдаленное сходство все же было: и там и тут беседа с богом велась на малопонятном языке.
Ринтын прислушался: кое-какой смысл ему удалось уловить, так как весь прошлый год он изучал древнерусский язык, на котором произносились молитвы. Его поразила незначительность и мелочность просьб. Люди просили хлеба, здоровья, каких-то мелких услуг и больше всего покоя и хорошего настроения умершим. Все это так не вязалось с пышностью, великолепием и могуществом бога.
И ему подумалось: будь он верующим, уж он постарался бы выпросить у бога чего-либо более существенного: бессмертия, какой-нибудь волшебный дар, счастья для всех людей, побольше тепла для холодных краев, прохлады там, где люди томятся от жары, вдоволь еды голодающим… Мало ли что есть такого, о чем мечтает большинство людей на свете!
Ринтын вышел на свежий воздух.
Сделал ли открытие Ринтын, но он с удивлением думал: к чему все боги, если желания людей так ничтожны и осуществимы при малом напряжении собственных сил? Зачем искать помощи на небесах, когда человек гораздо сильнее и способен на большие чудеса, чем боги?
13
У главного здания университета стояла машина. Женщины грузили узлы, чемоданы и громко переговаривались. Вокруг с хмурым видом ходил лаборант Зайцев.
Ринтын вежливо поздоровался с лаборантом и осведомился, куда они собрались.
– В деревню, на уборку,– сердито ответил Зайцев.
– Надолго? – поинтересовался Ринтын.
– На две недели,– бросил Зайцев.
Из ворот вышла девушка с чемоданом в руках.
– Наконец-то! – с облегчением произнес Зайцев.
– Возьмите меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185