В конце лета Тэгрынкеу уже хорошо говорил по-русски и имел достаточно сбережений, чтобы уехать на родную Чукотку. Но жизнь в Уэлене оказалась нелегкой. Чуть ли не каждый день приходил стражник и справлялся о мыслях Тэгрынкеу. Да и люди в Уэлене стали сторониться своего земляка, чтобы не навлечь гнев на свои головы. Не было у Тэгрынкеу больше ни винчестера, ни тем более – гарпунной пушки. Пришлось ему каждое лето наниматься на американские и норвежские китобойные шхуны. Они плавали чуть ли не до Гавайских островов. Впоследствии капитаны китобойных шхун старались переманить друг у друга отличного гарпунера.
Однажды летом Тэгрынкеу оказался в Петропавловске. Он разыскал высоко над морем домик Семена Рыбочкина и постучался. Плотник широко распахнул дверь, выкрикнул приветствие и горячо обнял друга. «В России началась революция! – сказал Семен. – Свалили царя – Солнечного Владыку! Власть переходит в руки рабочих и крестьян. В руки таких, как мы с тобой, Тэгрынкеу!»
Тэгрынкеу устало опустился на табуретку. Неужели началось то, о чем он много думал? Неужели в самом деле на свете существует справедливость и кто-то решил бороться за нее и установить власть тех, кто действительно является хозяином жизни?
«Большевики во главе с Лениным, – продолжал Семен, – говорят: власть должна целиком и полностью перейти в руки рабочего класса…»
Семен был возбужден. Он говорил полушепотом и время от времени посматривал в небольшое окошко, из которого была видна заполненная запоздалыми кораблями Авачинская бухта.
«Нам еще предстоит борьба, – говорил Семен, – но победа будет на нашей стороне…»
Тэгрынкеу уже почти не слушал его. Собственные мысли заполнили голову. Будто кто-то подслушал его мысли, его мечты и указал верный путь. Ведь то, что происходит сейчас в России, – это не придумано кем-то, это должно было произойти. Но кто-то должен угадать, что именно. Как же его назвал Семен?
Тэгрынкеу поднял глаза и спросил Семена: «Как имя того, кто во главе большевиков?» – «Ленин его зовут, – ответил Семен, – Ленин».
Несколько раз пустел чайник на низком столике, а Тэгрынкеу все продолжал рассказ. Когда он окончил его, было уже поздно и милиционер Драбкин, должно быть, уже давно спал. Тэгрынкеу предложил ночлег у себя в яранге.
– Как же это? Разве можно? – смутился Джон.
– А я тебе верю, – просто ответил Тэгрынкеу.
Они легли рядом, представитель власти и арестованный, на одну оленью постель. Прежде чем уснуть, Тэгрынкеу сказал:
– Чтобы снова стать человеком, ты пришел к нам, в наш народ – это я понял. Но ты ошибся. Мы еще недостойны называться настоящими людьми, нам надо идти вместе с большевиками. Я тебе рассказал свою жизнь, и ты видишь – у меня иной дороги нет. И разве это не великое счастье – работать для нового человека, для нового общества, где этнографическую выставку в Сан-Франциско будут вспоминать как стыд человечества?.. Так вот, если хочешь действительно стать настоящим человеком, ты должен быть вместе с нами.
– Разделять учение Ленина? – с усмешкой спросил Джон.
– А ты не смейся, – уверенно ответил Тэгрынкеу. – Учение – это когда в голову вдалбливают чужое, заставляют его признать своим. Так было, когда к нам приезжали русские попы и ваши миссионеры. Но когда говорят: вот ты какой и вот каким должен стать, потому что на самом деле ты такой, – это не знаю, как называется, но верно. Так Ленин и сделал: он сказал – хозяин всех богатств тот, кто работал. Кто работал, тот и должен иметь власть, чтобы строить достойную человеческую жизнь, ибо все люди одинаковы и нет перед трудом разных людей. Разве это учение? Это жизнь! А хочешь жить – иди за жизнью!
Джон не ответил. Да и что он мог ответить, когда у него в голове было такое смятение мыслей, что он до самого утра не мог уснуть.
17
Джон и Армагиргин с женами оставались жить в сумеречном доме. Только раз в неделю их переселяли в здание школы и водворяли в небольшую классную комнату. В это время ревкомовцы мылись в бане. После банного дня в тюрьме было тепло всю ночь, а под утро домик начинал трещать и кряхтеть в объятиях усиливающегося мороза.
Иногда в баню заходил Тэгрынкеу.
Раз он появился прямо с утра и позвал Джона за собой.
– Может, ты знаешь, как лечить эту болезнь, – сказал он по дороге. – Гаврила мажет, но плохо помогает.
В одной из комнат школы толпились перепуганные детишки. Некоторые были обнажены по пояс, и тела их страшно и глянцевито поблескивали.
За столом в белой камлейке, заменяющей докторский халат, сидел Гаврила Рудых, представитель Камчатского ревкома, и тщательно покрывал мазью пораженную чесоткой кожу маленького мальчика, который вздрагивал и всхлипывал.
Медикамент, которым пользовался Гаврила, издавал довольно сильный запах – это была смесь горючей серы и тюленьего жира.
– Помогает? – спросил Джон.
– Не так быстро, как хотелось бы, – ответил Гаврила. – Но что делать? Почти все детишки заражены чесоткой. Когда они сидят в школе – особенно заметно. То и дело шевелятся, почесываются. Вне школы, в движении, они не обращают внимания на эту болезнь.
Джон вспомнил, как в Энмыне, когда он стал своим человеком и начал бывать в ярангах, его сразу же поразило обилие кожных заболеваний. Но он потом привык и еще гордился тем, что преодолел чувство брезгливости к грязи.
– А вы не спрашивали у шаманов, чем они лечат чесотку? – поинтересовался Джон, усаживаясь рядом с Рудых.
– Мы не можем сотрудничать с религией, – строго ответил Рудых.
– Поглядите, – Джон положил перед Гаврилой свои руки, – Видите швы? Эту операцию сделала мне шаманка Кэлена из стойбища Ильмоча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188