Самое большое впечатление на слушателей произвело то, что тюрьма была баней, и время от времени заключенных выводили, чтобы устроить общую помывку.
– Где же они так пачкаются, что моются часто? – удивился Армоль.
– Не пачкаются, у них такая привычка, – ответил Джон. – Поэтому у них не бывает чесотки.
– Чесотка от вшей, – авторитетно заявил Орво. – а вши происходят, как известно, от печени.
Очевидно, это было простой истиной, потому что все кивнули головами в знак согласия.
– Как вы думаете, если нам устроить такую баню? – спросил Джон.
– Можно, конечно, – раздумчиво ответил Орво, – но много дерева надо собрать. Это же надо строить настоящий деревянный дом. А кто у нас такое сможет?
– Я смогу, – подал голос Тнарат. – Попробую.
– Горячей воды много понадобится…
– А что останется – можно заваривать и устраивать всеобщий чай! – возбужденно воскликнул Гуват, и это замечание развеселило всех и превратило постройку бани в обыкновенную шутку.
Пришел Ильмоч, и все замолкли, стали потихоньку разбредаться по своим жилищам.
Пыльмау еще раз заварила чай. Оленевод пил маленькими глотками, молчал и изредка тяжело вздыхал. Длинные седые волосы реденькой бородки покрывались мелкими бисеринками пота.
Орво и Джон переглядывались, но никто из них не решался начать трудный разговор. Выпив подряд пять чашек, Ильмоч вытер пот, стряхнул с бороды капли и сказал:
– Привез я тебе пыжик на нижнюю кухлянку. Осенью не успел, так теперь привез. Пошли кого-нибудь за ним.
– Успеется, – ответил Джон.
– Пусть сын твой сходит, – сказал Ильмоч и обратился к Пыльмау: – Пошли Яко за пыжиком.
– Нету Яко, – тихо ответила Пыльмау и виновато посмотрела на мужа.
Утром Джон видел сына, разговаривал с ним, и Яко рассказал, как все было в доме, пока отец отсутствовал, как он сам отобрал годных щенят у суки Пипик, а остальных заморозил в снегу, как ходил вместе с Тнаратом проверять нерпичьи сети и даже стрелял из дробовика по утиной стае.
– Где же он? – встревоженно спросил Джон.
– Учится он, – прошептала Пыльмау и опустила голову.
– Вот! – со злорадством воскликнул Ильмоч. – Учится! Чему учится? Раньше только отец знал, как и чему учить сына. Ушел учиться! Раньше разве такое было мыслимо?
– Где твоя мудрость, Орво? – Теперь Ильмоч обратился к старику. – Твоих людей учат чужаки, а ты сидишь и покуриваешь. Твоих самых дорогих друзей сажают в сумеречный дом, а ты вежливо улыбаешься. Что случилось? Почему вы вдруг стали такие беспомощные? Я тебе послал лучшего парня, чтобы он пожил в твоей яранге, чтобы ты полюбил его как родного, а твоя дочь отвергает его, и он носит позор, полученный в твоей яранге! Почему я должен открыть вам глаза и сказать прямо, откуда все это идет? Разве вы сами не видите? От школы все, от грамоты!
Ильмоч повернулся к Джону.
– И твоего сына научат отбирать у мужей их жен…
– Она еще не была ему настоящей женой, – возразил Орво.
– Нотавье лучше тебя знает! – отрезал Ильмоч.
– Учитель нарочно услал тебя в сумеречный дом, чтобы легче было творить черные дела, совращать людей, учить их тому, что никогда им в жизни не будет нужне! – продолжал Ильмоч. – Я понял: грамота – это не только умение наносить и различать следы на бумаге. Не это важно. Важнее – какие это следы и что за мысли внушают эти значки!
Ильмоч еще долго говорил, выкрикивая ругательства по адресу учителя. Но когда он обратился к Тынарахтыне, которая оказалась такой коварной и непостоянной и променяли хорошего парня, потомственного оленевода, сына самого Ильмоча, на какою-то учителя, который только и знает, что чертит значки на бумаге и еще учит детей чужим песням, Орво не выдержал:
– Он не только пишет и поет. Ты неправ. Он ходит на охоту и два дня назад убил двух нерп. Так что жир, который горит в школьных светильниках, он добыл сам.
– Как! – воскликнул изумленный Ильмоч. – Ты его защищаешь? Ты, который клялся в дружбе, защищаешь этого пришельца? Ты знаешь не хуже меня белых людей. Для меня самое большое удовольствие – забрюхатить наших дочерей, а потом отправиться на своих кораблях в свои страны. Разве ты это забыл?
Орво молчал. Он низко опустил голову и стыдился смотреть в глаза Джону. Но Пыльмау, которая возилась с дочерью у жирника, все слышала, и с потемневшим от гнева лицом она подошла к Ильмочу.
– Ты забыл, в чьей яранге находишься?
Но, ослепленный обидой за своего сына, Ильмоч уже не задумывался над своими словами.
– Видишь? – со злорадной усмешкой обратился он к Джону. – Женщина подает свой голос. И все это от него, от учителя! Это он сказал, что женщина равна мужчине! Ты слыхал? Женщина равна мужчине! Такое мог сказать только безумец или человек, который решил разрушить нашу жизнь!
Ильмоч так раскричался, что Софи-Анканау начала всхлипывать, а потом залилась громким плачем.
Но старик уже сам устал от своего крика. Он вдруг беспомощно всхлипнул, и Джон почувствовал жалость.
– Скажи, Сон, как жить дальше? – обратился старик к нему. – Почему они пришли и нарушили нашу жизнь? Почему они не дают человеку жить собственными мыслями, а суют ему свои? А, Сон?
Но что мог ответить Джон? Он сам был в таком смятении, в таком расстройстве и мыслей, и чувств, что только спокойствие и уверенность Пыльмау поддерживали его.
– А что говорит сам Нотавье? – спросил Джон.
– Что может сказать мальчик? – всхлипнул Ильмоч. – Его обманули. И Тынарахтына обманула, и мой друг, – старик кивнул в сторону Орво.
– Прежде чем говорить об обмане, поглядел бы на себя, – спокойно заметил Орво. – Сколько раз лгал сам и даже не краснел.
– Ты мне такое сказал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188