— спрашивает Субъект.
- А я почем знаю? — сказал Ралдугин.
- А ты о чем?
- А я почем знаю! — сказал Ралдугин. Старуха кинула сумку на столик и заорала:
- Фрутазоны! Шампиньоны! Эклеры!
- Другое дело, — сказал Ралдугин. — Эклеры по-флотски? Или с шампиньонами?
- А пошел ты… — отчетливо сказала старуха и отвернулась.
- Другое дело, — сказал Ралдугин и воскликнул: — Тамара! Первое и второе.
Спутник старухи плотоядно улыбнулся и заснул. Улыбка у него была — как у неофашиста. Ему снились фрутазоны.
- Господи, чего они такие злобные, — спросил Субъект. Я только пожал плечами. Я бы сам хотел это знать.
Тут в столовую повалили артисты разных титулов и званий и приблизительно одного таланта. Они шумно и отчетливо смеялись над зрителями, которые добровольно пришли на спектакль сострадать старикам, которых сами дома сживали со свету. Увидев иностранцев, они профессионально и хищно стали кружить вокруг. Старуха со спутником пересела к нам.
- Вы говорите по-русски? — спросила старуха.
- Еще бы! — отвечаю.
- Почему с нами никто не говорит по-русски?
- Думают, что вам будет понятней, если орать — «твоя моя сказала» и что-нибудь из электрических песенок по-английски.
- По-американски, — сказала старуха. — По-английски — поссбл, по-американски — пассбл.
- Я не знал, — говорю. И записал. — Я ничего про американцев не знаю. Знаю только, что они говорят — хелло, бой! — и ноги на стол. И еще вертят на указательных пальцах кольты. Я пробовал — не получилось. Все время ствол утыкался в большой палец. Надо специально учиться, а зачем?
- Много вы знаете! — сказала старуха.
А те американцы, которые приезжают туристами, вообще не похожи на американцев из романов. Потому что мы в романах видим только образ. Образ жизни. А сама жизнь — это Подобие Образа и причем — отдаленное. А когда пытаются Подобие подогнать под Образ, то получается Киноартист в сценарии «Гешефт-Махер-компани», которая вот-вот его снимет с роли, потому что он перестал нравиться покупателю, извините, зрителю. А это грозит разорением прокатчикам этого небезынтересного фильма. И тогда — сливай масло. Но я этого не сказал. Зачем нарушать зыбкую гармонию округлого ралдугинского столика.
- Почему вы нас ненавидите? — спросила старуха. — Я читала марксизм. Вы боитесь, что мы хотим уничтожить Советскую власть плюс электрификацию всей страны?
- Дать бы тебе по рылу, — говорю.
- По рылу — это в харю? — спросила она. Я кивнул. Она записала. А я спрашиваю:
- Скажите, почему профессор Ферфлюхтешвайн продался Гешефт-Махер-компани?
- Ему надо одевать свою Гертруду. Это его жена.
- Да, я знаю… — говорю. — Знаю.
А сам думаю, чем бы мне ее уесть?.. Думаю, расскажу что-нибудь ужасное из буцефаловских времен, чтоб она содрогнулась. А заодно проверю свою идею — может, я прав, а может, нет. Но если я прав…
- Когда еще я жил на Буцефаловке…
- Это район?
- Да.
- Фешенебельный?
- Еще бы.
- «Еще бы» — это «да»?
- Ага.
Она записала. Нам принесли еду. Ее спутник проснулся.
- У нас на Буцефаловке был случай… — говорю. — Проснулся один алкаш и думает: «Эх, пивка бы!» И тут открывается дверь, и входит красавица с бутылкой пива. Алкаш пиво выхлебал. Холодненькое. И думает: «Зря водки не попросил». Открывается дверь, и входит та же красавица. Алкаш выпил и думает: «Дурак я, надо бы переспать с ней». А она тут как тут — пожалуйста. Он ее спрашивает перед уходом: «Как хоть тебя зовут?» А она ласково так говорит: «Белая горячка, сэр». Старуха, рыча, перевела своему неофашисту.
- Оу! — сказал он и от хохота вцепился зубами во фрутазон. Старуха за ним.
Мы сделали то же самое. Джеймс постарался на этот раз. Фрутазоны были неукусимые. Попробуйте произнести имя «Эльвира» с полным ртом. А этот неофашист произнес. Зубы у нас завязли в пище, мы не могли расцепить челюсти, фрутазоны торчали у нас изо рта, как мертвечина у вурдалаков, и потому наш хохот был похож на звукозапись козлиного стада, пущенную с большой скоростью. Гармония была восстановлена. И я сказал Субъекту, когда смог:
- Вот видите?
- Я начинаю вас понимать, — сказал он.
22
Дорогой дядя!
После приключения с буравчиком, жизнь нашей дачи стала принимать фантастический уклон.
Было все же что-то нереальное в том, что подмосковный бревенчатый домишко, можно сказать, дача, сложен из броневых плит, а все остальные дровишки — камуфляж. Согласитесь, что такого не бывает. Не то сейф, не то дот. И, главное, не верилось, что такое можно соорудить незаметно. Бульдозеры, автокраны — что-то тут не так, думаю. Лежим мы однажды ночью, отдыхаем, а мать моего ребенка говорит:
- Что-то мне не верится, чтобы этот тип так разочаровался в золоте, что не оставил клад. Давай поищем?
- Это можно, — говорю. — А зачем?
- Четвертая часть наша, по закону, — говорит. — Всего накупим.
- А что именно?
И мы представили себе кооперативную максимальную квартиру, дачу с максимальным участком и максимальную машину-автомобиль, чтобы ездить между квартирой и дачей — туда-сюда, туда-сюда.
- Ну это все наружные объемы, — говорю. — А чем их заполнять изнутри?
Мы стали наперегонки заполнять эти объемы изнутри и остановились только тогда, когда сообразили, что если мы купим все, что хотим, то жить нам будет негде, и нам придется снимать комнату на этой же даче. У Кристаловны. И мы содрогнулись.
Можно было не покупать нашего или привозного промышленного барахла. Можно было, конечно, купить книги, картины, музыкальные инструменты, скульптуры и прочую культуру на дому. Но положение не менялось. Все, даже культура, имело объем. И мы не знали, как быть.
- Все-таки шубу я бы купила, — сказала мать моего ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105