— Аичка, — позвал директор, прикрывая трубку.
И Аичка остановилась у самой двери кабинета.
— Подожди, Аверьянов, перезвони, — сказал директор. — У меня люди.
И положил трубку.
— Аичка, — сказал он, — твоя тётя говорила с Громобоевым о заводе?
— Говорила.
— Расскажи.
Она сказала, что заводские не то делают, а директор ещё бестолковый и надо его укротить… А Громобоев щёлкнул подтяжками и сказал: «Ну, это мы уладим».
— Подтяжками? — спросил директор. — Значит, укротить? И это он уладит?
У директора были основания для гнева.
Мало того, что ему не удалось выселить из города хулиганствующую тётю, теперь ей компанию составил приезжий, представитель вовсе другого ведомства, и материалы о его безответственном поведении скапливались со скоростью залома на реке.
Так что прижать этого Громобоева не составляло труда. Но не в этом было дело. Что-то чудилось особенное директору в событиях этого месяца. Какая-то нечёткость и расплывчатость. Какая-то неуловимость и непредсказуемость. А директор не любил неопределённости, хотя это и было одним из фундаментальных положений современной физики.
И начальник райотдела тоже не любил неопределённости. Он, конечно, доложил в центр:
— Кого же вы прислали?.. И повадки вашего представителя ни в какие ворота не лезут!
Но услышал непонятный ответ:
— Не мешайте ему.
Когда же майор попытался получить указания, как ему себя вести с инспектором, ему ответили:
— Не мешайте ему.
Как ни уважал майор людей из центра, он всё же, теряя самообладание, объяснил, что дело Миноги несложное, подходит к концу: убила всё же, видимо, она, так как покойники на мотоциклах не ездят, и остаётся только найти тело, и что работают водолазы.
На это ему ответили, что дело это чрезвычайно сложное и что в случае удачи его ждут награда и повышение. На вопрос же, как быть в этом случае с Громобоевым, опять получил ответ:
— Не мешайте ему.
Майор вытер лоб, положил трубку, не смотря на своего помощника Володина, который слушал весь разговор с трепетом и по молодости лет с возмущением и вздрагивал каждый раз, когда в трубке медленно и внятно звучало:
— Не мешайте ему.
Володин был хороший и перспективный человек, и, конечно, понимал, какие перемены принесёт завод электронного оборудования их захолустью, и влюбился в директора, в смелость его решений, в его подтянутость, и потому его в дрожь бросало, когда он видел Громобоева, представителя центра.
У Володина всё связанное с центром вызывало ощущение подтянутости, а захолустье — расхлябанности…
Володин был мечтателем.
Он мечтал об огромных городах, о порядке и о власти над природой.
Володин был готов защищать всё упорядоченное, что приближалось к их расхлябанному болотному захолустью, и будущая жизнь представлялась ему в виде убегающей к солнцу автострады, по которой, сверкая никелем, мчатся автомашины с горожанами и горожанками, едущими работать на завод электронного оборудования.
И когда он однажды в непонятном доверии, тихонько, чтобы не спугнуть видение, рассказал о своих мечтах Громобоеву, человеку из центра (что его дёрнуло откровенничать, он и сам не знал; может быть, солнечные лучи, игравшие в огромных стёклах их нового кафе, которое городские хулиганы называли «стекляшкой» с молчаливого согласия устаревшего Фонина, управляющего этим кафе без всякого удовольствия? Кто знает, что толкнуло лейтенанта Володина рассказать о своём идеале яркой жизни безвестному Громобоеву?), но когда он рассказал и, сияя, ожидал реакции, то Громобоев, сияя, сообщил ему, что он, Володин, мечтает об электронном захолустье.
— Так и сказал? — спросил директор Володина несколько дней спустя.
— Так и сказал!
— Ну что ж… Пора принимать меры, — постановил директор.
И по своим каналам направил две депеши в центр. Одну — с просьбой прислать толкового инспектора, если это необходимо, и вторую — дать разрешение снести захудалые коровники и птичьи дворы местного нерентабельного хозяйства, поскольку толку от них чуть, а самосвалы к строительству идут окольными плохими дорогами и тем снижают боевой дух водителей и темпы производства работ, не говоря уже о перерасходе топлива и запасных частей.
Дело было очевидное, ситуация знакомо обыгранная во многих художественных произведениях, где новое боролось со старым, и хотя в финале старому отводилось заповедное охраняемое место, однако магистральная линия жизни не давала себя сбить с толку и, сверкая никелем, пролетала мимо заповедников.
И потому директор твёрдо управлял своим стремительным строительством и спокойно ждал, когда отзовут Громобоева и снесут старые хламные коровники, свинарники и птичники, поскольку ничего заповедного или музейно-ценного, ничего культурно-полезного не было в нерентабельных бурёнках и курицах неизвестной породы и происхождения, и гораздо рентабельнее было заложить позднее и поодаль животноводческий комплекс с искусственным климатом, электронное оборудование для которого поставит построенный к сроку завод.
Но случилось невероятное.
Через несколько дней в ответ на депешу о Громобоеве директор по своим каналам получил телеграмму, суть которой была:
— Не мешайте ему.
А на вторую депешу ему ответили, что в город едет комиссия из Академии животноводческих наук, чтобы на месте познакомиться с феноменом.
— С каким феноменом? — обалдело спросил директор.
— Не волнуйся, — сказала Аичка.
— С каким феноменом?! — закричал директор.
— Не волнуйся, — сказала Аичка. — Главное, не волнуйся. Ты заработался и потому не знаешь. Весь город знает.
Мэр города Сергей Иванович не знал, что и думать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25