С одной стороны, это, конечно, замечательно и ему в заслугу. Хотя, с другой стороны, как объяснишь, когда спросят, какие меры он принимал, когда он знал твёрдо, что ответить не может, и выходило совсем незамечательно, выходила путаница. Хотя, пожалуй, можно объяснить возросшей сознательностью работников животноводческого хозяйства и их нежеланием сдаваться. И всё же дикость и странность. Беспородные бурёнки, чушки и курицы словно взбесились. Они, видимо, сговорились больше не валять дурака и производить.
Первой это обнаружила молоденькая доярка Люся, выпускница десятого «Б» класса второй городской школы, отличница, добровольно пошедшая в отсталое хозяйство, ни в чём предосудительном не замеченная.
Когда она брала молоко от своей подопечной Сильвы, она заметила, что всегда унылое беспородное существо улыбается.
Люся тоже улыбнулась ей, поглядела в подойник и ахнула. Ведро было наполнено до краев, и Сильва улыбалась от чемпионского для неё надоя. Люся радостно отнесла ведро и вернулась благодарить Сильву ломтем свежего батона, и увидела, что из вымени подружки капает молоко. Люся машинально подставила ведро, погладила Сильву по вымени и вдруг поняла, что корова не доена.
Дрожащими рукам Люся отнесла второе полное ведро, потом третье. Её строго спросили, в чём дело и откуда молоко? Люся расплакалась и призналась. Доярки, только ещё собиравшиеся приступать к трудовому дню, зашумели, что теперь понятно, почему Люся приходит на работу раньше всех, — воровать молоко у чужих коров, чтобы выбиться в чемпионы, и уехать на ВДНХ, и учиться в коровьей академии. Люся рыдала. Люся рыдала так громко, что не заметила тишины, наступившей в коровнике. А когда заметила, то увидела доярок, которые с бледными лицами несли полные вёдра парного молока и снова возвращались доить своих обезумевших бурёнок.
Ужас усилился, когда прибежал со свинофермы Гундосый и совершенно внятно сообщил, что три самые захудалые свиноматки опоросились и каждая принесла по двадцать восемь весёлых поросят. А потом позвонили с птицефермы с просьбой прислать ветеринара, и как быть — куры заболели… яиц девать некуда.
— Остановись, — сказала она.
— Я им покажу ферму закрывать, — ответил он. — Я им покажу власть над природой!
— Остановись, — сказала она. — Они с ума сойдут.
— Ладно, — согласился он. — На первый случай достаточно.
О закрытии фермы не могло быть и речи. Приехала комиссия из Академии животноводческих наук и постановила огородить хозяйство временной стеной.
И полетели в центр и из центра вопросительные и ответные депеши, загремели телефоны и колокольчики на бурных заседаниях, где хотя и постановили считать невозможным факт неслыханной производительности без увеличения кормов, поскольку это нарушило бы закон сохранения энергии, однако приняли решение о создании опытного животноводческого комплекса союзного значения на месте захудалой городской фермы. Для чего в первую очередь было решено переместить в сторонку подъездные пути к заводу электронного оборудования и обязать строительство производить работы с наименьшим шумом.
Так было по науке. Но город знал, а директор догадывался, что всё дело в какой-то смутной связи этих событий с послеполуденным сном Громобоева.
Володин всё же решил провести самостоятельное следствие.
Во-первых, он не мог забыть «электронного захолустья», а во-вторых, всё равно все нормы делопроизводства были попраны, и следствие, кроме Громобоева и майора, вели все жители города и приехавшие, а вернее, прискакавшие чехардой водолазы-спортсмены, искавшие тело Васьки-полицая, за которым теперь почти автоматически обнаруживались и числились всё новые и новые дела, казавшиеся прежде сокрушительно непонятными.
Володин, конечно, участвовал в следствии, помогал майору разбираться в бесчисленных подробностях прошлой жизни городка и показаниях его жителей, имевших явную тенденцию выгородить Копылову, по мужу — Серёгину, для которой, несмотря на прежнюю заслугу, не было места в новой жизни, о которой Громобоев сказал… которую Громобоев посмел обозвать… нет, это же непереносимо… хотя Володин и выполнял отдельные мелкие поручения Громобоева, но не мог забыть, не мог, но Володин всё же решил уцепиться за одну деталь, ускользнувшую от общего неусыпного внимания.
В показаниях свидетелей мелькнуло прозвище Сиринга, которым Громобоев обозвал Миногу. И Володин решил изучить прошлое Миноги более подробно, чем этого требовало следствие по делу Васьки-полицая. И вот что он узнал.
До войны любила жечь костёр на берегу. Её гоняли.
Она уехала. Война. Оккупация. Костёр на берегу горит. Все поняли — Минога вернулась. Её стали ловить полицаи и герр Зибель, но поймать не смогли… Потом начались бомбёжки немецких складов и аэродромов. Ориентиром для наших летевших эскадрилий всегда был внезапно вспыхнувший возле объекта костёр. Герр Зибель ловил партизан иногда удачно, иногда нет. Костёр горел.
Потом немцы постановили отступать. Обворовали, как полагается, весь город, заминировали его, жителей согнали за колючую проволоку в отдельное место и собирались зажечь возле них костёр, когда наша авиация прилетит. Но об этом Володин уже знал. И как Минога зажгла костёр в пустом городе, когда партизаны не успели его разминировать, и тем спасла его жителей и погубила чужое войско. Не знал только, что вместо костра зажгла Минога собственный дом, плохонький, её собственный.
Сообщить же о том, что герр Зибель согнал жителей под бомбовый удар, было уже некому, — Ваську-полицая герр Зибель ещё за неделю до того в соседний район с поручением услал, о чём сохранились документы, и доказать Васькину вину в этом страшном деле было нечем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25