Матвей слушал настороженно.
– Вы знаете? – вдруг строго спросила она.
– Нет, нет, ничего не знаю, – поспешил он ответить.
– В мае 38-го года Коминтерн распустил Коммунистическую партию Польши по ложному подозрению в измене ее руководства. Это был страшный удар… Ваш отвратительный маньяк Сталин нанес страшный удар польским патриотам… Впрочем, я не хочу об этом говорить, история уже осудила его. А мы со Збигневом и детьми вскоре оказались в Белоруссии. С сентября 39-го он работал в западных районах… А потом началась война. Збигнев сразу ушел в войска, мы с детьми должны были эвакуироваться, но не успели. С Басенькой и Янеком я убежала в деревню, к знакомым. Пришли немцы, но мы были там свои, нас, конечно, никто не выдал. И так – до апреля 42-го года… до второго апреля… Они согнали детей со всех окрестных сел, много-много ребят, они приходили в дома и выгоняли только детей, их было несколько сотен – и совсем малышей, и ребят постарше. Они повели их к реке, она называется Свольно. Снег еще не сошел, и на реке был лед, тонкий, весь в полыньях. Они сталкивали их в воду, а в тех, кто мог плыть, стреляли из автоматов. Многие матери бросились за детьми в воду, я бы тоже бросилась, но в толпе я потеряла Басеньку и Янека, я их вначале видела, Басенька держала Янека за руку и, как большая, гладила… вот так, по голове, – Ядвига Витольдовна провела рукой в полуметре от пола. – Басеньке было уже шесть, а Янеку – только четыре. А потом они пропали в этой толпе, я кричала, кричала, но вокруг все кричали, мы не знали, куда их ведут, мы думали, их будут угонять в Германию, а на Басеньке были тонкие осенние сапожки, я думала, ей будет холодно, а у Янека были такие маленькие валеночки… Они все утонули, уважаемый Матвей, только шапочки остались на воде и уплыли далеко-далеко… Я не знала, что в то время Збигнев был уже неживой… Потом меня угнали в Германию… Ну, я не хочу говорить об этом… И после, здесь, в России… нет, не хочу… А после войны я приехала туда, к Свольно. Я встретила многих своих соседок, у них тоже не было деток. И мы решили отмечать их память. К каждой годовщине мы шьем для них платьица, рубашечки и второго апреля опускаем туда, в реку… Каждый год я ездила туда, а теперь вот уже три года ездить не могу. Но я посылаю все, что шью, по почте моей дорогой соседке Люции Казимировне. У нее было трое деток – Марысе было уже двенадцать, она была красивая серьезная девочка с большой косой, Витеку было восемь, и он очень мило дружил с Басенькой, мы с Люцией Казимировной даже шутили, что поженим их когда-нибудь, а Збышеку было только пять, он был ужасно смешливый, я с утра до вечера слышала его смех… Вот сейчас закончу распашонку для Янека, она простая, но теплая. А потом я придумала: я по телевизору видела, как танцевали девочки из школьного ансамбля, а у них были чудесные платьица, очень нарядные – здесь оборочки, здесь маленький вырез и такие пышные рукавчики. Я все хорошо разглядела и теперь сошью такое Басеньке… Пейте чай, уважаемый Матвей, – она указала на варенье. – Пожалуйста, не обижайте меня.
Матвей вспомнил о чае и залпом выпил всю чашку – горло пересохло.
– Я налью еще, – улыбнулась Ядвига Витольдокна.
Они долго сидели молча. Наконец старуха тихо сказала:
– А теперь, уважаемый Матвей, расскажите, что случилось у вас. Я так понимаю, что эта милая девушка вас покинула? Я давно ее не вижу.
– Да что теперь говорить, – пробормотал Матвей растерянно.
– Надо, надо говорить. Было бы кому слушать. А я готова слушать вас долго. Я терпеливая и всему знаю цену, поверьте.
– Я верю вам, Ядвига Витольдовна, – вдруг вырвалось у Матвея.
И он рассказывал до темноты.

– Да ты никак не поднялся еще? – с удивлением и укором сказал дядя Коля, когда в восемь утра заспанный Матвей под лай Карата открыл дверь.
Дядя Коля был трезв и чист, серьезен и даже немного торжествен – так показалось Матвею, когда он пропускал его в дом. Гость по-хозяйски уселся за столом, зачем-то постучал по полу, будто пробуя его крепким сапогом.
– Седай, – пригласил Матвея. – И слухай, дело серьезное.
Поскольку все действительно серьезные дела для Матвея миновали, он не торопясь ополоснул лицо из рукомойника, отпустил Карата побегать, поставил на плиту чайник и только после этого сел напротив дяди Коли. Тот ждал со значительным видом. Матвей закурил.
– Ну, дядь Коль, давай, чего у тебя стряслось с утра пораньше?
– Вот сам и рассуди, – начал он вдруг горячо, – место у нас глухое, народу, считай, нет никого. Зимой, конечно. Так?
– Ну, так, так, – улыбнулся Матвей.
– Руки у тебя с головой, то есть, значит, по технической части ты соображаешь. Теперь смотри сам – обстановка напряженная, не ровен час – жахнет, и поминай как звали.
– Это ты о чем?
– О положении в мире, – весомо сказал дядя Коля.
Матвей засмеялся.
– Ты чего, дядь Коль, предлагаешь над нашей Березовкой систему противоракетной обороны соорудить?
– Не шуткуй, – строго оборвал его дядя Коля. – Ты вникни, а там уж посмеемся. От напряженной обстановки – общее расстройство нервов. Как говорится, ни сна, ни отдыха. Опять же – пенсия. Восемьдесят шесть рублев – не разбежишься. У тебя побольше, но тоже через край-то не переливается…
– Мне хватает…
– Хвата-ает! – издевательски протянул дядя Коля. – То-то твоя молодуха сбежала! Но это я так, к слову, – осторожно поправился он. – А суть такая, что пора начинать.
– Чего начинать? – давя смех, спросил Матвей.
– Экий ты, парень, бестолковый! – рассердился старик. – Я уж тебе все по косточкам разложил, а ты все чевокаешь!
– Да ты говори прямо!
– Куда прямей-то!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27