оказалась космическим летательным аппаратом размером с длинный трехэтажный коттедж. По внешнему виду она ничем не отличалась от стандартных двухместных звездолетов – все тот же уплощенный корпус типа “амеба”, все те же серебристые плоскости из стандартного сверхпрочного сплава, тупой, чуточку задранный нос, дюзы для маневрирования вне режима “быстрого” перемещения…
В университете нас, гуманитариев, довольно рьяно натаскивали на практическое освоение управления разными видами космических аппаратов. Потому что знали: настоящий журналист при первой возможности заимеет собственный звездолет, чтобы забыть, как страшный сон, пассажирские “тихоходы”. Мобильность и оперативность – вот основа успеха настоящего профессионала, а их может обеспечить только личное средство передвижения, это в нас вдалбливали тоже.
Так что в технике я разбирался на уровне грамотного пользователя, и папин звездолет меня нисколько не испугал.
Я нашел на стойке шасси пульт управления “вход-выход”, включил внутреннее освещение, открыл нижний люк и проник в звездолет. После внешнего осмотра, который ничем меня не поразил, вряд ли я ожидал увидеть что-то необычное внутри. И я, действительно, поначалу не нашел для себя ничего интересного.
Все было до боли знакомо – уютный полукруглый зал с креслами для пилотов на носу корабля, встроенные в стены мониторы и различные пульты, две двери – в бытовое и служебное помещение, вход в отсек ходовой части…
И только потоптавшись на месте пару минут, когда я в третий раз заставил себя оглядеть каждую деталь интерьера, а потом охватил взором все помещение разом, я начал понимать, что здорово ошибаюсь.
Этот звездолет был мне незнаком.
Я, точно, никогда такого не видел.
Зал, несмотря на идеальное сходство интерьера со стандартным интерьером обычного звездолета, имел площадь, раза в полтора меньшую, чем предписывалось Сводом технических параметров космических летательных аппаратов. За серебристыми переборками, следовательно, скрывалось н е ч т о. Та самая “штука”, о которой говорил отец. И еще. Ни одна клавиша ни на одном пульте не имела опознавательного знака или надписи. А это при отсутствии документации делало даже поверхностное ознакомление с управлением звездолетом невозможным.
Я теперь уже с опаской пересек зал и подошел к раздвижным дверям технического отсека. При моем приближении они открылись. Я настороженно остановился на пороге, и не зря. Дальше хода не было. Герметичные массивные кубы, заключающие в себе рабочую часть двигателя, были смонтированы прямо у дверей, а не в глубине отсека, как полагалось. Стальной мрачной стеной они закрывали собой обширное пространство кормы звездолета.
Я немного постоял и подумал. И решил, что в кормовой зоне стоит основная часть “штуки”, а пространство за переборками зала занимают ее периферийные устройства.
После этого я включил бортовой компьютер. Два монитора перед креслами пилотов засветились большими объемными экранами.
– Назовись! – приказал я компьютеру.
– Голос не идентифицирован, – равнодушно ответил он мне довольно приятным голосом. – Дальнейшие попытки контакта приведут к перезагрузке системы с необратимым стиранием хранящейся в памяти информации.
Я заткнулся. Выводить из строя бортовой компьютер мне не хотелось.
В тот день на более тщательные исследования меня не хватило. После того. как я понял, что звездолет представляет из себя всего лишь наглухо заколоченный неподъемный стальной сундук неизвестного предназначения, усталость и печаль вдруг охватили меня. Я выключил компьютер, вылез из звездолета и побрел к эскалатору, идущему вверх, на папину поляну.
Я шел по захламленному, полуразрушенному подземному городу, по его серым коридорам-”улицам”, я обходил кучи металлического лома, спотыкался о клубки кабелей и трубопроводов, щурился на редкие, измазанные какой-то дрянью лампы и ни в чем, нигде не находил ни нотки, ни звучка жизни. Смерть отца, как я не отстранялся от нее, все-таки подавила меня.
Смерть отца. И заснеженная поляна посреди заледеневшего от безысходности мира. И город – подземный разваленный памятник запустению и безнадежности…
А потом был длинный тоскливый вечер, и ветер выл за мутными стеклами ангара, и луна носилась за облаками по всему небосводу, как ведьма, и корявые руки стонущих от бури, заледеневших от бури, умерших от бури тысячу лет назад, мертвых, как смерть, и все-таки стонущих деревьев – стучали в стены и в дверь. И я сидел и стонал им в лад и вспоминал отца, и думал об этой нелепой трагикомедии под названием “человеческая жизнь”, и жалость к отцу сжимала мне сердце, и точила, свербила в мозгу одна жестокая, безнадежная, больная мысль – о том, что уже ничего, ничего невозможно исправить….
А потом пришел Дэнни-дурак, и я тогда обрадовался ему, и встал, и открыл папины запасы спиртного. А когда через два часа Дэнни-дурак в нашем тандеме стал человеком номер один, он поднял меня и вывел под дождь и снег, и злобный ветер, и мы спустились в подземный город, чтобы снова забраться в папенькин звездолет…
А дальше я ничего не помню…
Когда на следующее утро я очнулся на отцовской постели – смертельно больной с похмелья, замерзший, как собака, и опухший, как пятидневный труп, первым моим желанием было опохмелиться. Я немедленно сделал это, немного взбодрился, и тогда ко мне пришло второе желание: узнать, что вчера натворил Дэнни-дурак в папином звездолете.
Я привел себя в порядок, побрился, позавтракал, как мог это сделать в своем болезненном состоянии, и отправился в подземный город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17