– Дальше.
– Будут пересмотрены законы. Все звания, кроме блистательного, отменят. – Тордул повысил голос: – Пища для рабов улучшится, они через день будут получать мясо в похлебку. Ремесленникам возвратят долговые записи. Царь Павлидий намерен поощрять искусства и ремесла. Так что, Ретобон, самое время нам помириться.
Ретобон угрюмо молчал, опершись обеими руками на тяжелый меч.
– Если хочешь, – продолжал Тордул, – можешь прямо сейчас собрать свое храброе войско и…
– Ты ничего не сказал про голубое серебро, – перебил его юноша с копной жестких светлых волос.
Тордул посмотрел на него.
– Ага, это ты, Нирул, – сказал он. – Клянусь Нетоном, я рад, что ты жив. Теперь ты сможешь рифмовать все, что вздумается. Никто не станет совать нос в твои пергаменты.
Нирул с сомнением покачал головой.
– Сладко поешь, Тордул. Я слишком хорошо знаком с носом твоего папаши.
– Да пойми ты, времена переменились. Я сам слышал, как Павлидий говорил толстяку Сапронию: «Выгоню, если будешь следовать старым образцам. Давай что-нибудь новенькое».
– Скажи своему отцу, что у меня есть кое-что новенькое, – вызывающе сказал Нирул. – Поэма о том, как мы подыхали на руднике голубого серебра. О том, как моего отца заставили отречься от сына, как затравили до смерти мою мать…
– Я тебя хорошо понимаю. Нирул. Но пойми и ты, теперь все пойдет по-новому. Может, не сразу, но пойдет. Я много говорил с отцом о голубом серебре. Не простая это штука – единым духом отменить Накопление, на котором столько лет стоял Тартесс. Народ этого не поймет. Здесь придется действовать постепенно.
– Ты, как я посмотрю, ходишь в главных советниках, – язвительно сказал Ретобон. – Уж не назначил ли тебя папаша верховным жрецом?
– Нет, – спокойно ответил Тордул, – эту должность Павлидий пока сохранил за собой. Так вот. Отец предлагает вам мир. Не такое сейчас время, чтобы драться между собой: с суши Тартессу угрожают гадирцы, а с моря карфагеняне. Они выжидают, чтобы мы тут передрались насмерть, а потом Тартесс сам падет в их руки, как спелое яблоко с дерева. Перед лицом такой опасности мы должны сплотиться.
– Иначе говоря, сдать оружие? – Ретобон осклабился.
– Не сдать, а повернуть против общего врага. Командование отрядом останется за тобой, и никто из рабов не понесет наказания, им будут платить как воинам. Если ты проявишь доблесть в боях с гадирцами, то будешь произведен в блистательные.
– Почему уж сразу не в светозарные?
– Не до шуток, Ретобон. – Тордул сердито сдвинул брови. – Хорошенько подумай, поговори с людьми. Павлидий не хочет лишней крови, он рассудил по-государственному. И только одно у него условие: вы должны выдать сумасшедшего, который называет себя Эхиаром.
Ретобон переглянулся с Нирулом, невесело улыбнулся.
– Недорого просит Павлидий, – сказал он. – За одного сумасшедшего – свобода для всех, а мне – серебряные пряжки блистательного.
– Недорого, – согласился Тордул.
– Значит, так, – заключил Ретобон. – Выдать проходимцу законного царя Тартесса. А когда с нашей помощью вы одержите победу, нас переловят, как кроликов, – ведь на каждом из нас выжжен рабский знак. И не миновать нам нового рабства. Верно я говорю? – он повысил голос и оглядел своих помощников.
– Послушай! – закричал Тордул, выкатывая глаза. – Заклинаю тебя прежней дружбой – забудь обиду! Ты пострадал от верховного жреца Павлидия, но царь Павлидий будет милостив к тебе. Сейчас не время для обид: Тартесс в опасности!
– Не верю я Павлидию! А тебе – еще меньше, предатель! Уходи!
Тордул круто повернулся, пошел к лесной опушке.
– Эй ты, блистательный! – крикнул вслед Ретобон. – Верно ли говорят, что твой отец отравил Аргантония?
Погруженный в мрачное раздумье, Тордул прошел галерею Венценосной Цапли и через зал Серебристого Овна направился к царским покоям. У колоннады стояла группа придворных, от нее отделился Сапроний и побежал навстречу Тордулу. Толстое брюхо его тряслось, прыгали подбородки.
– Заступись за меня, блистательный Тордул, – задыхаясь, проговорил он. – Это все наветы Кострулия…
– В другой раз. – Тордул попытался обойти толстяка, но тот вцепился в его гиматий.
– Когда я читал оду на восшествие Ослепительного Павлидия, – быстро заговорил Сапроний, – все слушали с восторгом, да, с восторгом. Я сам видел у многих слезы на глазах. А злопакостный Кострулий слушал и загибал пальцы – считал слоги…
– Говори короче, мне некогда.
– И он расчислил по слогам, что имя «Павлидий» вставлено в оду вопреки размеру. Будто бы по размеру стиха получается «Миликон»…
– Не надо заготовлять оды впрок, – посоветовал Тордул.
– Да посуди сам, блистательный, – взмолился Сапроний. – Оду надо прочесть в день восшествия на престол, а на ее составление и шлифовку у меня уходит три-четыре месяца…
– Шел бы ты в волопасы, если не поспеваешь за событиями.
Тордул вырвался и быстрым шагом пошел дальше. Сапроний растерянно поморгал, крикнул вслед:
– Это все Кострулий! Он всегда завидовал моему таланту!
У дверей царских покоев ожидал приема Амбон, недавно назначенный верховным казначеем. Он вежливо, но с достоинством поклонился Тордулу и протянул руку назад. Старичок раб проворно подал амфорку с благовонием. Тордул с изумлением узнал в старичке Эзула. Канатный купец был одет в неприличную для его возраста короткую одежду, которая оставляла открытыми тощие безволосые ножки, – такие одежды носили в Тартессе домашние рабы из молодых. Под мышкой у Эзула была связка пергаментов, в левой руке он держал поводки двух жирных кошек.
– Ты что здесь делаешь, Эзул?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58