Ах, да! Он шёл по кольцевому коридору, набитому беженцами, и нарочно задевал ботинками рюкзаки…— Бен-бо! — сказал я. — Как поживаешь… — Я замялся, потому что не мог припомнить, как его звали.— Всеволод. Решил оставить родительское.— И правильно сделал.Я хлопнул его по плечу и пошёл дальше, но он снова окликнул меня:— Улисс, я поступаю в этом году в Институт космонавигации…— Зря, — сказал я, — ничего там нет хорошего.— …и когда ты полетишь в звёздный рейс, — продолжал он, пропустив мимо ушей моё замечание, — ты возьми меня третьим пилотом. Я ведь успею к тому времени кончить, верно?— Ты успеешь к тому времени стать толстым румяным старцем.— Бен-бо! — воскликнул он. — Так ты не забудь, Улисс. Старые знакомые всё-таки.Он засмеялся и исчез.Где же Андра? Обещала ждать у памятника Циолковскому, а сама… Вот она! Бежит, стучит каблучками, и опять на ней лирбелон переливается цветами, которых не сыщешь в природе, и опять новая причёска.— Уф! — выдохнула она. — Не хотела опаздывать, но встретила одного знакомого…— Этого… надежду этнолингвистики? — спросил я.Андра хихикнула, пожав плечиками.— Вижу, он на тебя произвёл впечатление. Нет, я встретила друга отца, он недавно прилетел из Индии.— Кто, отец?— Нет, отец прилетит в конце лета… Я слышала твоё выступление, Улисс. У тебя был такой вид, будто ты сейчас бросишься и растерзаешь Грекова.Я сделал зверское лицо, растопырил пальцы и, рыча, пошёл на Андру.— Ой-ой, перестань, страшно! — засмеялась она. — Робин, что же ты не спасаешь меня?— Я устал, — сказал Робин. — В течении всего заседания я придерживал этого максималиста — так, кажется, тебя назвали? — придерживал за фалды. Я устал и иду отдыхать.— Никуда ты не пойдёшь, — сказал я. — Сейчас мы заберёмся на трансленту и поедем навестить старика Феликса.— Поезжайте без меня. Отец просил сегодня побыть дома. Должен же я иногда посещать родительский дом.— Ну, как хочешь, — сказал я. — Родительский дом, конечно, надо посещать.Робин посмотрел на меня.— Дед хочет со мной поговорить, — сказал он. — Чего-то он болеет последнее время. До свиданья, Андра. Улисс, пока.
В институте Феликса не оказалось. Молодой его сотрудник, губастый парень, сказал, что с Феликсом совсем не стало сладу, никто не понимает, чем он занимается, но скорее всего ботаникой.— Ботаникой? — изумился я.— Ага, ботаникой.Он потащил нас в личную лабораторию Феликса и показал ботанический микроскоп и какие-то срезы, залитые пластилоном. На прощание он спросил, как я перенёс безвременье, и тут набежала целая куча других сотрудников, и началась чуть ли не пресс-конференция. Я отбивался как умел, ссылался на показания датчиков, которые гораздо лучше зафиксировали наши ощущения в режиме безвременья, чем органы чувств, но ребята наседали и забрасывали вопросами. Мне даже пришлось нарисовать по памяти призраки и крепко поспорить относительно «материала», из которого они были сделаны.Ребята гурьбой проводили нас с Андрой до газонов перед институтским зданием. Они шумели и уговаривали Андру бросить лингвистику и идти к ним в институт, потому что у них, мол, нехватка красивых девушек. Один нахальный тип, по-моему, даже пытался назначить Андре свидание, и мне пришлось оттереть его и вообще быть начеку.— Ты бы поменьше кокетничала, — проворчал я, когда мы наконец от них отвязались.— Как не стыдно, Улисс! — вспыхнула она. — Ничего я не кокетничала. Не разговаривала даже. Только смеялась.— Вот-вот. Я и говорю, что надо поменьше смеяться.Она закрыла рот ладошкой, чтобы сдержать смех, но не выдержала, прыснула.Мы быстро разыскали белый гридолитовый коттедж, в котором теперь жил Феликс. Все-таки удалось выпихнуть его из старого дома. Представляю, как он дрыгал ногами, когда его переносили в этот коттедж. Впрочем, может, он пошёл сам, добровольно, только перед его носом несли журнал математических головоломок, чтобы он мог читать на ходу.На звонок никто не откликнулся. У меня уже был опыт, и я толкнул дверь. Мы вошли в пустой холл, посредине которого лежала куча каких-то мясистых стеблей. Мы обошли все комнаты, и всюду, конечно, царило полное запустение. Чудо нашего века — транзитронная кухня с автовыпекателем — была пыльная и явно нетронутая. Слой пыли покрывал экран визора, и на нём, конечно, красовалась математическая формула, понятная только Феликсу. Мажордом валялся в углу со свинченной головой — наверное, Феликсу понадобилось его оптическое устройство. А что делалось на столе! Микроскоп, и опять срезы стеблей в пластилоне, плёнки, бумаги, обёртки от еды, полотенца.Тут же лежала коробка видеофона.— Кошмар! — сказала Андра. — Как можно жить так неприкаянно?— Это же Феликс, — сказал я. — Погоди, я напишу ему записку и пойдём.По дороге к аэростанции мы зашли в кафе пообедать. Открытая веранда выходила боком в лес, и я сел так, чтобы видеть лес, а не город. Берёзы стояли в нежном зелёном дыму — видно, только-только распустились почки. Андра ела суп и рассказывала о делах пигмеев, я слушал не очень внимательно и все посматривал на берёзы. Странное у меня было настроение — будто все это происходит не со мной, и подымалась какая-то волна, ожидание неслыханного чуда.Меж берёз мелькнула человеческая фигура. Я присмотрелся: на тропинке, выбегавшей из леса, показался Феликс. Его можно было узнать за километр по копне волос — будто он надел на голову огромное птичье гнездо.Мы с Андрой пошли ему навстречу.— А, это ты, — сказал Феликс и перевёл рассеянный взгляд на Андру.Его куртка и брюки блестели от воды, на мокрые ботинки налипли комья глины. В руке были зажаты три белые водяные лилии на длинных стеблях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100