В Америке у Чарли были любовники, трое. Это были веселые и сильные парни. Они регулярно занимались сексом по пятницам, специально отводя для этого время и место. Слово «love» они произносили часто, но только в смысле физическом, например «make love». С ними было приятно, просто и легко.Потом они разбегались на неделю, каждый занимался своими делами, чтобы в пятницу снова встретиться, сходить в бар, а потом заняться любовью.Чарли расставалась с ними тоже легко и просто. И из них никто особенно не страдал, как ей казалось. Это свое состояние Чарли всегда считала вполне естественным и приемлемым для себя.Здесь все стало с ног на голову. Она занималась любовью намного чаще, ждала встреч, волновалась, и расставания не казались ей короткими.Что-то было во всем этом, что Чарли поначалу злило. Потом она привыкла. А потом начала понимать, что пропала. Не сразу, не вмиг, а со временем. Она уже и представить себе не могла, что это когда-то кончится.И теперь это кончилось.Чарли держалась последние минуты на каком-то автопилоте. Она все делала трезво и расчетливо. Сначала дело, а потом эмоции, но именно за эту трезвость она себя сейчас ненавидела. И ей было стыдно вдвойне. Во-первых, потому, что на родине за эту ненависть ее посчитали бы сумасшедшей, а во-вторых, она так и не решилась дать волю чувствам. Она уже не была американкой, но и не стала русской.В первые минуты Чарли решила, что настрадается вдоволь, когда окажется одна, никому не покажет своих слез. Но вот теперь она одна, а слез нет. Она не может плакать. Внутри все замерло, болезненно застыло, и не рвется наружу крик, не катится слеза.Она знала, знала, что так будет. Знала и толкала его в спину: давай решай, с кем ты? Он решил. И это его убило.Нет, не абстрактное «это» и даже не конкретно чеченцы. Она убила его.Чарли мучительно вспоминала хоть один американский фильм, в котором могла бы найти ответы на свои кричащие вопросы, – не было таких фильмов. Все, что раньше казалось ей глубоким и тонким, сейчас виделось тупым, мелким и примитивным. И даже ее любимый «Основной инстинкт» выглядел теперь только ловкой поделкой.А без ответов она не могла. Она действительно сойдет с ума, если не поймет, что ей делать дальше, как жить, быть и стоит ли дальше быть?Чарли и не подозревала, что извечными вопросами русской интеллигенции как раз и были – кто виноват? что делать? быть или не быть?Эту страну можно любить, можно ненавидеть, можно не обращать на нее внимания, но эта шестая часть света таит в себе какую-то непостижимую загадку. Всем так хочется попроще, а Россия говорит: ой, ребята, все так сложно.Так вот что это – загадочная русская душа.Чарли почувствовала ее первые признаки в себе давно, а сейчас с удивлением обнаружила, что эта душа в ней не мучает ее, а, наоборот, несет утешение, правда какое-то странное утешение. Душа подсказывала ей, что страдания – это хорошо, что человек вообще живет для страданий, а не для радости.Чарли взглянула на икону, когда-то подаренную ей Метью. Ну конечно, у Богоматери такое мученическое лицо. Вот в чем смысл. Русские любят беды, они их зовут, они их приманивают. И с этим ничего не поделаешь.Чарли упала головой на стол и расплакалась.Слезы лились легко и светло. И ей становилось легче. Ей становилось почти что хорошо.Ведь только в России говорят: поплачь, легче станет.Звякнул на столе селектор.Чарли неохотно отвлеклась от своих слез.– Госпожа Пайпс, – послышался голос Карченко, – господина Калтоева выносят. Вы не хотите… попрощаться?– Сейчас иду, – ответила Чарли. Еще пять минут назад она и не подозревала, что может произнести эти слова.А теперь сказала просто и естественно. Горе надо пить до конца. Глава 64 Шакир был весел, как бывают истерически веселы смертники. Впрочем, он не разбирался в своем веселье, да и вообще рефлексии ему были чужды и даже не известны. Какое-то чутье охотника, горца вело его по жизни. Он знал две очень простые истины: слова ничего не стоят, но приносят большие деньги. И еще: смерть решает все вопросы.Когда-то, когда из автопарка, где он работал секретарем парторганизации, увольняли водителя за проявление религиозных и националистических чувств, Шакир усвоил первую истину. Несчастного водилу он знал хорошо. Был на его свадьбе, тот нередко подвозил его домой. Они говорили о Чечне, о чеченском народе, о его страданиях. И Шакир напитывался чувством обиды за себя и своих соплеменников.Но когда готовили партсобрание, на котором ему предстояло выступить с обвинительной речью, он вдруг понял, что не сможет. Парня гнали ни за что. Тот был чудаком – на закате, что бы там ни происходило, он выходил во двор, стелил коврик и совершал намаз. Если ехал – останавливал машину, если сидел на совещании – выходил, если разгружал машину – бросал все. Шакир позвонил накануне в райком и сказал, что болен, не сможет провести собрание.Райкомовский секретарь ему не поверил. Он долго выслушивал Шакира, а потом сказал:– Ты не понимаешь, да? Это политическое дело. Это не игрушки. Тебя никто не просит стрелять в него. Ты просто встанешь и скажешь.И эти слова показались Шакиру удивительно мудрыми. Действительно, ну что такое слова – какой-то мгновенный звук. Вот они были, и вот их нет.Он выступил на собрании, он заклеймил водителя. А потом пошел к нему домой и сообщил о своем открытии – это же были просто слова, пусть тот не обижается. Когда все стало позволено, Шакир первым выбросил свой партбилет, потому что и это была просто бумажка, просто пустые слова.Сначала он возил в Нальчик цистерны с краденым бензином, потом уже за него это делали другие, а он был вторым в этом прибыльном деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97