Уже в семидесяти пяти милях к югу от экватора судно, удалившись от течения, теряет ежедневно по десять-двенадцать миль. Но, с другой стороны, быть может, лучше уклониться к югу, где течение слабее, но есть надежда поймать попутный ветер, чем оставаться в штилевой полосе под лучами палящего солнца. В конце концов я решил пожертвовать попутным течением ради надежды найти пассат. С нетерпением ожидал я очередного ветра, но появлялся он не сразу и дул порывами. С каждым порывом я продвигался на юго-запад с выбранными шкотами и закрепленным румпелем.
Когда дул ветер, я плыл к югу, когда он стихал – меня снова относило на север. Океан играл судном, как кошка мышью. Иногда я на целые часы закреплял шкот, не в силах выносить монотонное хлопанье парусов и скрип снастей. Я не мог читать, думать, потерял сон: целыми часами я напряженно искал на воде хоть легкую рябь, поднятую ветром.
С первым движением воздуха я поднимал все паруса, используя каждое дуновение, и упрямо искал неуловимые пассаты.
27 июля, через четыре дня после отплытия с Галапагоса, мое отчаяние дошло до предела. В этот день Увалень после нескольких недель праздности на борту яхты вдруг снялся с рубки и полетел прямо на восток. Это не была обычная его прогулка – слишком уж решительно и уверенно птица устремилась вперед. Я не спускал с нее глаз, пока она, едва заметной точечкой мелькнув в ослепительно белом воздухе, не скрылась за горизонтом. В судовом журнале появилась об этом событии печальная запись.
Еще три дня тяжелым бременем легли мне на сердце. Время от времени, словно насмехаясь надо мной, появлялся легкий ветерок. Целые дни я терпеливо сидел на палубе, иногда жевал кусочки сухого черепашьего мяса. Неожиданно с юго-востока подул сильный, порывистый ветер. Я немедленно вытравил шкоты и повел яхту бакштаг. Любо было смотреть, как «Язычник» весело бежит вперед. Я взял курс на юго-запад, чтобы, лавируя, подойти к Маркизским островам, расположенным на 9 градусе южной широты.
Вечером я занес важную новость в судовой журнал – это были первые радостные строки за всю неделю. Когда в полдень 4 августа я определил свои координаты, оказалось, что за двенадцать дней «Язычник» прошел 1010 миль – больше, чем за целый месяц плавания от Жемчужных островов до Галапагоса. Вслед за этим я легко преодолел еще две тысячи миль; должно быть, это было самое счастливое плавание в моей жизни. Вскоре я на целые дни стал предоставлять яхту самой себе и поднимался наверх лишь в случае необходимости. «Язычник» ходко бежал вперед взапуски с волнами и облаками, которые всегда одинаковы; словом, все шло так, как рассказывают любители, сидя на веранде яхт-клуба. Жизнь моя в эти дни протекала безмятежно.
С восходом солнца я поднимался наверх и подбирал упавших за ночь на палубу летучих рыб. Рассекая носом волны, яхта наводила на них ужас, рыбы стаями, как перепелки, взлетали в воздух. Часто они натыкались на паруса и падали на палубу. Каждое утро я находил по крайней мере одну летучую рыбу и отдавал ее голодным котятам, если же рыб оказывалось несколько – я тоже лакомился ими.
Летучие рыбы очень вкусны. Пожалуй, в них слишком много костей, но с ними стоит повозиться ради нежного сладкого мяса. Я предпочитал варить их в соленой воде и ел с острым соусом и галетами. Недурны они и поджаренные на свином сале. Не раз, найдя на палубе одну-единственную рыбу, я жалел о том, что у меня на во рту голодные котята.
У меня было много свободного времени, гораздо больше, чем когда я плыл от Жемчужных островов к Галапагосу. Управление моим маленьким тендером отнимало теперь всего несколько минут в день. С наполненными парусами и закрепленным румпелем он легко и свободно несся вперед. Утром и вечером я проверял курс по компасу, днем иногда прохаживался от носа к корме, поглядывая на паруса и выискивая в своем маленьком хозяйстве неполадки, которые могли бы помешать спокойному плаванию. Но все оказывалось в порядке, и мне нечего было делать до следующего дня.
За все время я лишь изредка менял положение румпеля, ни разу мне не пришлось убирать паруса или брать рифы. Единственное, чем нужно было заняться всерьез,– это обмотать материей ванты, чтобы паруса не перетирались о них. Иногда снасти обматывают тросами, но, будучи новичком, я не знал как это делается, и поэтому, разорвав две простыни на длинные полосы шириной в фут, обмотал ими ванты, так что получились мягкие «подушки». Каждую подушку я крепко стянул шпагатом по краям и посередине. Потом залез на мачту, перетянул подушки на те места, где паруса соприкасаются с вантами, и туго закрепил шпагат. Эти приспособления сослужили мне хорошую службу: до самого конца плавания паруса были в таком же порядке, как в тот день, когда я впервые нашел пассаты.
Погода была великолепная. Стояли теплые, но не слишком жаркие дни, солнце ласково грело, воздух был чистый и свежий. По ночам от холодного течения веяло прохладой, и мне хорошо спалось на палубе под простыней и одеялом.
Днем я поднимался на палубу, чтобы определить свое местонахождение или погреться на солнце, посмотреть на дельфинов, поиграть с котятами. Теперь, когда Увалень нас покинул, яхта снова оказалась в их полном распоряжении. Часами возились они среди парусов, разостланных на палубе. Я забирался на крышу рубки и наблюдал, как они резвились и играли.
Когда Поплавок и Нырушка уходили на палубу, я старался подружиться с Безбилетницей. Но она держалась крайне недоверчиво, что, впрочем, и не удивительно, так как котята то и дело шныряли вокруг ее жилища. Дошло до того, что я вынужден был ставить ей еду и воду внутрь ящика,– так редко рисковала она вылезти наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90