Он сидел, наклонясь вперед, высунув голову, точно под топор; на его темном лице по-волчьи блестели большие глаза; встрепанные рыжеватые волосы головы и бороды тоже блестели на стекле окна, гудевшем под ударами большой черной мухи.
- Вот это и есть самый мастер,- громко и негодующе сказал старик, кивнув головою в дверь избы.
Я смотрел, ожидая, что мужик вырвет руки из-за спины, бросится на пол и на четвереньках побежит в сени, во двор и дальше, в поля, прикрытые серой пАморхой.
- Нарошно посадили его эдак-то: пускай глядит, чего наделал,- объяснил мне старик, и тогда я увидал, что мужика почти сплошь по всему телу опутали вожжами и веревками, прикрутив его к столу и скамье.
Услыхав последние слова старика, он покачнулся, тряхнул спутанными волосами,- всё вокруг него заскрипело, заскрежетало.
- Работничек был - золото, а вот она, дерзость руки, к чему привела...
Женщина у наших ног простонала коротенько и сказала медленно, страшно громко:
- Дедушка Иван, уди-и... уйдитя, Христа ради... Ты жа добрый...
- Ага-а,- протянул дедушка Иван сердито и печально,- наделала делов, а теперь стонешь!..
Махнув рукою, он пошел из сеней, натягивая шапку на серебряную голову и говоря:
- Бабеночку жаль! Внучатная мне, брата моего ука. Жаль, хороша в девках ходила...
Вышли за ворота, где по-прежнему мял грязь, должно быть, весь народ выселков.
- Ну, что? Как? - стали спрашивать бабы, толкая старика. Он успокоительно ответил им.
- Сидит, зверь ожесточенная, сидит...
Предо мною, в густом, влажном воздухе, кто-то невидимый нес труп старика. Я смотрел на разрубленную лову, на серо-красный гребень мозга, дряблый язык, жавший на нижних зубах, и загнутые вверх, ко рту, жёсткие волосы бороды. Дождь сыпался пуще, настойчивее, земля стала еще меньше и грязней. По жести чайника за моей спиною дробно барабанят капли, точно острые гвоздики сыплются на жесть. На крыше овина галдят галки, слышна трескотня сороки.
Дядя Иван, шагая рядом со мною, повествует спокойным голосом многоопытного мудреца:
- В наших местях это зовется - птичий грех, когда свекорь со снохой соймется али отец с дочерью... Как птица, значит, небесная, ни родства, ни свойства не при-1ает она, вот и говорят: птичий грех... Да...
В стеклянном сумраке, как две звезды, улыбаются Ее детские глаза, такие светлые, полные кротости.
- Ни в чем ноне старикам не уважают! А бывало!.. Чу, колокольчик,стало, едут! Ну, прощевай, мил чешек!
Иду в мокром шорохе дождя, и снова грязь сосет эй босые ноги. Сердце тоже жадно и больно сосут чьи-то холодные, толстые губы...

1 2