Они мирно беседовали, я слушал их добродушные голоса, и мне вспоминались плотницкие рассказы. Какой-то чертик, вертлявый и хитрый, подзуживал меня все время. И вот я налил еще и приготовился говорить речь, речь об их жизни: мне казалось, что надо наконец поставить точки над "и". - Вот вы оба жизнь большую прожили, а нынче друг [552] с другом неделю не здоровались. Вы бы сели да и разобрались, кто прав, кто виноват. В открытую! Это была явная провокация. Но я уже завелся и не мог остановиться, взывал к прогрессу и сыпал историческими примерами. Авинер Козонков решительно отодвинул стакан с чаем: - Я тебе, Констенкин, так скажу, что колхоз упекли. Упекли из-за худой дисциплинки. Народ совсем осатанел, напряжение у нервов ослабло. Приказов не слушают, только пекут белые пироги. - Полно, Авинер Павлович, отстань. Разве дело в этом? - Олеша поставил стакан вверх дном. - Нет, не отстану! Я, бывало, повестки пошлю - так на собранье-то летят пулями, дисциплинка была, не в пример теперешне?! роли. Все бегали! - Бегали. И не хошь, да добежишь. Кто сусеки-то до зернышка выгребал, не ты, что ли? Колхоз колхозу, Козонков, большая разница. Я, к примеру, в ТОЗ-от вступил без твоего нагана. А вы с Табаковым ТОЗ-от распустили, а сделали из него артель. - ТОЗ распустили не мы с Табаковым. - А кто? - Директива из центра пришла. - Директива директиве разница. Бывало, директива была спущена на озими коров пасти. А до этого, ежели овца забредет в озимь, так хозяев под суд за это. Тебя хлебом не корми, подай директиву. Тебя и район укорачивал. Хорошо, что не ты один был в ячейке-то, были и хорошие люди. - А ты как был классовый враг, так и остался, - повысил голос Козонков. - Дело ясное. - Нет, не ясное. У вас с Табаковым все было уж больно просто: в деревне по одну сторону бедняки, а по другую кулаки. А про меж них стоит середняк - и ни рыба вроде, ни мясо. Три слоя. А слоев-то было не три, а все тридцать три, ежели не больше. Чего говорить. Сапожников и тех прижали, смолокуров. Мол, частная анициатива, свое дело. - А что, разве не свое? - Дело. Конечно, свое дело. А чье оно быть должно? Без этого дела вон вся волость без сапогов осенью набегалась, когда Мишу-то прищучили, сапожника-то. Теперь ежели рассудить с другого боку, как это Кузя Перьев в кулаки угодил? Ведь у него не то что чего, так и коровы [553] не было. В баню пойдет - рубаху сменить нечем. Потому что Табакова обматерил в праздник, вот и попал в кулаки. А Колюха Силантьев был справный до колхозов, он и в колхозе тоже был справный, все время ходил в ударниках. - Ты, Смолин, мне зубы не морочь, туманом глаза не застилай. Вон возьми Лихорадова. Дача лесная, торговля на всю округу. - Торговля - дело другое. Укоротили Лихорадова, ладно и сделали. - А Федуленок чем лучше? Тоже частная собственность. - Так ведь Федуленок сам на земле вырастит да продаст. Без этой торговли людям нельзя ни в городе, ни в деревне. За такую торговлю и Ленин стоял. А Лихорадов, тот продавал купленное. Есть разница? - Нет разницы. Тот же сплататор, тот же буржуй и Федуленок. - Вот тебе раз! Да кого ж Федуленок сплоататничал? Разве свой горб да свою же шею. - Людей нанимал на жнитво и на сенокос. - Ничего он не нанимал. Помочи делал, так помочи и вы с Горбунком делали. - У Федуленка одних самоваров было два или три. - А тебе кто мешал самовары-то заводить? Федуленок вон и по большим праздникам вставал с первыми петухами. Ты сам себя бедняком объявил, а пока досыта не выспишься, тебя из избы калачом не выманишь. - А что, я не двужильный. - Ну, а Федуленок двужильный? - Жадный. - Работящий. Скуповат был, верно. Когда земля после революции стала по едокам, ты и свои полосы залужил. А он вон две подсеки вырубил, на карачках выползал. - Жадность одна. - Трудился мужик, землю обласкивал, а вы с Табаковым его под корень. - Ладно и сделали. Тебя бы надо с ним заодно, ты контра была, контра и есть, все время против власти. - Ты сам контра-то, это вы с Табаковым власть только и похабили. Ты за ее палец о палец не колонул, а Федуленок за ее воевал с Колчаком. Чья она, выходит? [554] - Не твоя. - Чья? - А бедняков. - Вот опять за рыбу деньги. Я против бедняков хоть слово сказал, которые работали? Ведь оне, бедняки-то, которые работали, сами при новой власти из нужды выходили. А вы с Табаковым дела себе искали. Выходить им не давали. А которые не работали, дак оне и сейчас бедняки вроде тебя, ежели на должность не вышли. - А что я? Что я? - Козонков встал. - Ты что, такая мать, меня при людях страмишь? Я что, живу, что ли, беднее других? Я тебе вот шарну сейчас...
20
Не успел я ввязаться, как Авинер обеими руками схватил Слешу за ворот и, зажимая в угол, начал стукать о стену лысой Олешиной головой. Стол с самоваром качнулись и чуть не полетели, армянский коньяк потек по ногам. Козонков со звонким звуком стукал и стукал о стену Олешиной головой, я еле отцепил и оттащил его от Олеши. Ситцевая рубаха Олеши лопнула и затрещала. Я не ожидал, что Олеша петухом выскочит из-за стола и кинется на Авинера с другой стороны. Они сцепились опять, и упали оба на пол, старательно норовя заехать друг дружке в зубы. Я начал их растаскивать, еле погасив собственное бешенство. Мне вдруг тоже нестерпимо захотелось драться, все равно с кем и за что. Однако, вспомнив, кто хозяин дома, я опять начал разнимать драчунов. Но что было делать? Если схватить за руку Олешу, Авинер тут же воспользуется перевесом и заедет ему кулаком в нос, если схватить за руки Авинера, то же самое сделает Олеша. И получится, по выражению Олеши, "перенесение порток с вешалки на гвоздик". Я прискакивал около них, стараясь подступиться то с той стороны, то с этой и рискуя обратить против себя обоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28