Да при малейшем проблеске свободы они забиваются по своим
норам и щелям, и протягивая первому встречному руки, чтобы тот
соизволил надеть на них наручники лжи, логики, чего угодно другого,
и...
На каком-то этапе этого монолога Уинки отключился и подумал:
"Везет мне на речи! Сначала Снупи, потом осел, теперь этот вот..."
Даже в мыслях он не стал искать названия существам вроде Стаха, ибо
по самой своей природе был брезгливым и не любил падали. Уинки даже
пожалел, что был чересчур воспитан, чтобы плюнуть в полупрозрачный
контур собеседника. Стах, видимо, не в первый раз вел подобную
беседу, поэтому быстро понял, что говорит впустую.
- Ну ладно, Винкль, я понимаю, что убедить тебя не смогу. Моя
прямолинейная логика слишком резка для твоих рафинированных мозгов.
Но смотри, что говорит твой друг, такой же, как ты, идеалист.
Покопавшись в портфеле, он вынул конверт и, старательно не
показывая Уинки адреса, дал ему сложенный вчетверо лист.
С первого взгляда Уинки узнал почерк Дэвида. И не сонные,
заплетающиеся буквы глядели на него, а прямые и гордые, словно бы
писанные кровью:
"Да, Уинки, да. И что бы ни стали говорить тебе, верь до последнего
дыхания - нет ничего выше любви. Любви, воплощенной в стихах.
Любви, воплощенной в музыке. И выше всего - любви, воплощенной в
женщине. Она может быть несчастной, эта любовь. Приносящей муку и
смерть. Но только в любви человеческое существо становится
человеком. Человек, еще не любивший - это только глина, еще не
тронутая рукой Бога, еще без жизни. Полюби - и увидишь сущее без
масок, без обмана. Увидишь слякоть и небо, а в их единении -
жизнь. И что бы тебе ни говорили - люби женщину. Люби ее, как
любишь дорогу и небо, ибо она и есть твое небо и твоя дорога. Если
тебя предаст друг - суди его, как сумеешь, но что бы ни сделала с
тобой женщина - люби ее. Каждый из нас рожден женщиной, и за этот
долг нам не расплатиться самой жизнью. За каждую боль, что принесла
нам женщина, отвечаем мы. Ибо мы, мужчины, сделали мир таким. Ведь
все, что мы делаем, мы делаем для себя, во имя себя. Все, что
делает женщина, она делает из любви к нам. И пусть она убьет тебя и
бросит на твое тело белую розу, как знак смерти - окрась эту розу
своей кровью, протяни ее, алую, ей, и пусть твоими последними
словами будут: "люблю тебя". Чем бы ни стала женщина, запомни:
такой сделали ее мы. И не более виновна она, чем небо, ставшее
черным от дыма и несущее смерть нам. Ибо женщина есть земля,
которая кормит и растит все, посаженное нами. И не ее вина, если
ядовитые цветы мы сажаем, повинуясь желаниям своим. И что бы она ни
сделала - благослови ее, ибо она есть сама жизнь, где нет добра и
зла, а есть боль и счастье, сплетенные воедино нашими руками. Верь
ей не больше, чем завтрашнему дню, но столь же преданно, ибо она
есть твое завтра и вчера, и твое вечно единственное сегодня, твоя
чистейшая мечта и твоя материальнейшая реальность. Без женщины нет
ни света, ни любви, ни самого тебя, ибо она есть начало и конец
мира, его земля и небо, вечный путь наш и грезящийся на горизонте
оазис. Люби ее..."
Но и на этот раз опыт Стаха подсказал ему, что что-то неладно. Он
выхватил из рук Винкля письмо.
- Значит, вот вы как друг другу пишете - асимптотическими
чернилами, что ли? Я, значит, читаю одно, а там, значит, совсем
другое?! Ну ладно же!
Письмо вспыхнуло в его руках, и он, чертыхнувшись, уронил его на
землю. В этот момент Стах представлял из себя вовсе
непривлекательное зрелище, и Уинки поспешил отвести глаза.
Неизвестно, как бы пошло все дальше, если бы не одно
обстоятельство, помешавшее рассвирепевшему Стаху разойтись
окончательно.
- Милейший Стах! Я вынужден просить Вас не причинять вреда этому
юноше, - почти ласково произнес появившийся между ними новый
персонаж нашего романа. Возник он совершенно неожиданно для автора,
поэтому остается только описать его. Он закутан в длинный плащ,
приоткрывающий странного вида звезду, горящую в белоснежных
воротничках рубашки. Лицо его - естественно-бледное, видимо, от
рождения, что подчеркивается черным крылом цилиндра. Он словно бы
только что с бала, и, хотя безукоризненные перчатки и трость должны
были бы выглядеть неестественно среди мха и деревьев, невоз- можно
представить себе фигуру, более гармонирующую с этим прекрасным и
немного сказочным лесом.
Стах кисло взглянул на Уинки, словно бы призывая его послать
пришельца подальше, потому как самому Стаху делать это как-то не с
руки. Но Уинки не отреагировал. Тогда Стах, проворчав что-то,
неохотно просочился сквозь тропинку, чем-то неуловимо напоминая
вымоченную курицу. А пришелец в черном плаще улыбнулся Уинки:
- К моему великому сожалению, меня призывают дела, - промолвил он и
растаял в воздухе.
... Ах, этот странный человек с меняющимся, как в калейдоскопе,
цветом глаз, появляющийся всегда вовремя и исчезающий прежде, чем
будет названо его имя...
А Уинки, задумавшись, брел по тенистой, раскачивающейся в воздухе
тропинке. Опомнился он только тогда, когда земля расступилась под
его ногами. Сопровождаемый хихиканьем Стаха, он начал медленное
падение в пенящуюся желтоватую воду реки Оккервиль.
Квотация из донесения Шомбергера Плиски,
полуденного стража Кайфоломни
Находясь на камушке, задремамши, открыл глаза и лицезрел при сем
зрелище плывущего в виде тела человека, каково проплыло посередь
течения у поднадзорной мне кайфоломни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22