От него остался лишь грязный черный
ботинок, доселе напоминающий всем о странных свойствах пустыни Трех
Ф.
Пока Уинки перебирал в уме все, что знал об этой славной пустыне,
сама она незаметно подошла к концу, так что, когда он поднял
голову, намереваясь всмотреться вдаль, перед его глазами красовался
фонтан Латостроф. Король Абиссинских морей почтительно поклонился
этому замечательному памятнику эпохи Два Минус, затем повернулся к
Уинки, поблагодарил его за приятное со-путешествие и, сославшись на
неотложные дела, нырнул в фонтан. Уинки уселся в тенечке и
расслабился, вознося хвалу духу дорог. Еще слава Богу, что пустыня
была верна своим идеалам в области относительности времени. Теперь
Уинки находился на краю пустыни ровно за трое суток до того, как
упал в мутные воды реки Оккервиль. А значит, Миранда (он ни на
секунду не забывал о своем обещании) придет на погост послезавтра
вечером. Торопиться было некуда, и он медленно вытянул ноги, ощущая
в каждом мускуле приятную пустоту: четверо суток пути - не сахар.
Подставив руку под вылетевшую из сумки сигарету руку, он небрежно
закурил, сказавши только:
- Лапонька, скажи лучше, который час?
Этого немудреного вопроса вполне хватило, и страшный мохнатый
монстр, изготовившийся было к прыжку, ошеломленно фыркнул,
отцепился от фонтанного барьера и тяжело рухнул на песок рядом с
Уинки. Они помолчали. Затем монстр смущенно пробормотал:
- Ну откуда же мне было знать, что ты из этих?
Помолчав еще и вдруг зардевшись так, что даже шерсть его приобрела
красноватый оттенок, он как-то неловко поднялся и сказал в сторону:
- Ну, я пошел...
- Постой, старик, - подал реплику Уинки, почему-то голосом сугубо
положительного киногероя середины шестидесятых годов. Но если ты,
о читатель, считаешь себя знатоком актерского мастерства и
критическая жилка сильна в тебе, то - о, как я рад, что ты не
можешь увидеть Уинки в этот момент! (Увидеть своими глазами, а не
через посредство моей неумелой и вполне далекой от совершенства
прозы).
Дело в том, что Уинки, несмотря на свои многочисленные достоинства,
был не полностью лишен и сценического дарования. Но отсутствие
всякого руководства и воспитания пагубно сказалось на этой его
черте. Однажды в детстве ему довелось набрести на тайное
фильмохранилище пятого принца зееглотов, и поскольку для Уинки
всегда была характерна предприимчивость и жажда знаний, то он
свернул пространство, остановил время и просмотрел все фильмы с
начала и до конца. Он вышел оттуда с головной болью. Но, к
несчастью, одной головной болью дело не кончилось. Время от времени
воспоминания пробуждались в нем, и он сам, испытывая некоторую
неловкость, вдруг начинал очень положительно хрипеть, петь странные
песни, в которых на протяжении двух- трех аккордов люди успевали
залезть на горы, с них упасть или совершить еще какое-нибудь
аналогичное по осмысленности действие, а в особо затруднительных
случаях, хрипанув, как десять Армстронгов, он говорил: "Не трухай,
старик, еще не вечер". Надо признаться, обычно на людей, особенно
молодых и впечатлительных, это производило сильное впечатление. Но
и на этом способности Уинки не кончались.
Он еще много чего умел: устало и интеллигентно прикуривать, как
молодой ученый, измерять человека взглядом (если нужно, показывая
при этом всю глубину его морального падения), как юноша,
обдумывающий житье; принимать настороженно-скучающий вид, сквозь
который проглядывает готовность дать бой всему нехорошему, что
только появится, как сотрудник кой-чего. Еще много всяких вещей
умел Уинки, но поскольку известно, что современный кинематограф не
в состоянии создать что-либо, похожее на произведение искусства, и
вообще кино - явление упадническое, а единственный неплохой кадр,
когда-либо проецировавшийся на экран, входил в первую ленту братьев
Люмьер, не считая тех двух кадров, которые были вырезаны из фильма,
сами знаете какого, то я боюсь, о читатель, что тебе не понравился
бы талант Уинки, но, рискуя не угодить, я все же сообщаю тебе о
нем, ибо правда повествования для меня дороже твоего одобрения или
неодобрения. Итак, Уинки переключился на тон сильного мужчины, и
это совершенно покорило его неопытного и застенчивого собеседника.
Оказалось, зовут его Вепрь-Девственник, по натуре он гуманен и
мягок, а нападать на прохожих ему приходится, чтобы закалить свой
характер.
- Понимаешь, Уинки, нельзя мне с таким характером, совсем он у меня
не мужской - робок я, стесняюсь.
Уинки не стал настивать на дальнейших разъяснениях. Он знал и без
того, что это лохматое чудовище с душою художника по уши влюблено в
одну молодую особу, жившую в Скрытой Абиссинии. Зовут эту красавицу
Рыба, Растущая Внутрь Себя, и неумелый в сердечных делах Вепрь вот
уже не один век добивается ее благосклонности. Но Уинки знал и
кое-что другое, и всячески постарался использовать это кое-что в
воспитательных целях, так что, когда из фонтана высунулась клешня с
письмом, Вепрь уже знал, что закалять характер можно не только
сваливаясь на головы усталым путникам. Попутно он прослушал
назидательную лекцию о том, как надо себя вести. Клешня же
проскрежетала:
- Письмо для этого, ну как его, ну эта, Вепря Издевственного.
Обезумевший от счастья Вепрь схватил письмо со штампом
Скрыто-Абиссинского офиса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22