Ничего не стал он говорить, а только закрыл рот и хорошенько
затянулся.
Вновь воцарилось молчание, которое Рип ван Винкль сразу не
торопился прервать, а прервал его старик Фон Фостерклосс, который в
крайнем изумлении возвел глаза к небу, поводил в воздухе руками и
блаженно заявил:
- Кум Иглуштоссер, кум Оксенбаш, а ведь я торчу!
Но старики ничего не ответили ему, и лишь продолжали дымить своими
длинными трубками, только старик ван Оксенбаш повращал немного
глазами, что, очевидно, означало, что он согласен со стариком фон
Фостерклоссом на все сто процентов, а Рип ван Винкль достал из
своего обширного мешка записную книжку и, повернувшись к реке,
задумчиво созерцал пейзаж. Солнце наконец зашло, и из болота на
том берегу стал подниматься фиолетовый туман, в котором время от
времени что-то сверкало. Из-за поворота шоссе выползла какая-то
машина. Метров через пятьдесят она остановилась, и в лесу за
дорогой немедленно появились светящиеся силуэты, то ли замедленно
танцующие, то ли бегущие. Машина вздрогнула, испустила клуб
ярко-зеленого дыма и тронулась с места; проехав немного, она
остановилась, и все началось сначала. В машине явно никого не было.
Это зрелище, судя по всему, немало позабавило юношу: он улыбнулся и
что-то записал в свою книжку, потом захлопнул ее и снова перевел
взгляд на дорогу. Но долго наблюдать за этим странным методом
передвижения ему не пришлось: около самого моста из придорожного
кустарника выскочил сьюч и, глубоко стеная, перебежал дорогу перед
самым носом машины. Она задрожала, окуталась клубами дыма,
сорвавшись с места, переехала мост и на полной скорости исчезла за
поворотом.
Все еще улыбаясь, Рип ван Винкль перевел взгляд на долину, но в это
время со стороны кайфоломни донесся звон колоколов, протяжно
закричали конквесторы, и на горе вспыхнули зеленые огни, возвещая
начало вечернего симпозиума. Шум вывел торчащих стариков из
состояния оцепенения, и старик дер Иглуштоссер, тщательно
откашлявшись, заметил:
- Да, кумовья, такого я не пробовал со времени Большого
Медицинского Каравана.
Старик фон Фостерклосс, не открывая глаз, пробормотал:
- Обои, обои, смотрите, какие большие рулоны. Катятся, катятся... -
и опять погрузился в теплые мутные воды прихода, где на его старую
голову падали лиловые булыжники, превращаясь в пачки невероятно
больших колес, а бритый Корзинин говорил в телефонную трубку:
"Приход номер два, приход номер два", - и никак не мог спихнуть с
себя маленьких игрушечных поросят, но старик дер Иглуштоссер не
стал выводить его из этого блаженного состояния, ибо много видал он
всяких приходов на своем веку, и хорошо знал, что приход - не дверь
на дереве, в которую как войдешь, так и выйдешь. Вместо этого он
зажмурился, тщательно протер глаза, затем открыл их, сначала левый,
потом правый, вынул из кармана монокль слоновой кости и половину
фирменного полароида и вставил их в должные места своего
морщинистого лица. Проделав вышеописанные махинации, он воззрился
на молодого ван Винкля, и в очах его, при этом хорошо видных через
упомянутые зрительные приборы, горел огонек интереса:
- Откуда же ты пришел, о неслабый вьюнош? - спросил он, удо-
влетворив, наконец, свое зрительное любопытство и придя к выводу,
что, несмотря на свой чрезмерно молодой возраст, незнакомец ему
положительно нравится.
- Мой путь долог, о почтенный старец, - ответил ему Рип ван Винкль,
и облачко задумчивости промелькнуло на его челе, но оно исчезло так
же мгновенно, как и появилось, и он продолжал:
- Сейчас моя дорога лежит от каменных столбов Яр атцара, где я
провел три месяца, изучая древние рукописи секты За.
- Зачем же они были нужны тебе? - снова спросил старик дер
Иглуштоссер, немало пораженный ученостью молодого странника.
- Мудрецы секты За искали дорогу в дхарму, - ответствовал Рип ван
Винкль и улыбнулся, ожидая новых вопросов, но тут доселе молчавший
старик Ван Оксенбаш встрепенулся и повторил:
- Дорога в дхарму...
Старик дер Иглуштоссер удивленно взглянул в его сторону, ибо не
ожидал от своего чудаковатого товарища каких бы то ни было реплик,
но тот не заметил этого, он ничего не мог заметить сейчас, ибо
всколыхнулось что-то в его глубинах, и весь он замер, прислушиваясь
к голосам, которые что-то шептали, повторяли в колодцах его
воспоминаний. Словно в какой-то полудремоте он увидел себя,
молодого и полного сил, в залитый солнцем год Говорящей Звезды,
веселые дни и ночи, походы в Черный Лес, смех ивянок среди
изумрудных ветвей дерева Синх и запыленного седого мудреца в
фиолетовом плаще с пурпурным пентаэдром на четырех серебряных
цепях. Мудрец говорил:
- Дорога в дхарму тяжела и далека, лишь вам она под силу, вам, у
которых глаза не застланы пеленой рассудка, а сердце не заковано в
цепи здравого смысла.
И, забывшись, старик ван Оксенбаш повторял снова слова, отозвавшиеся
в его душе эхом из того далекого солнечного года:
- Легко найти тропинку, ведущую к этой дороге... - а чей-то
незнакомый голос продолжил за него:
- Стоит лишь обратить глаза к солнцу в небе души твоей.
Старик ван Оксенбаш открыл глаза. На землю неслышно надвигалась
ночь, и, сидя на песке перед ним, улыбался юноша, чей взгляд был
подобен дуновению ветра.
Обрывок бумаги
Нить горизонта сожжена зарей,
И снова нам рассвет отдал дороги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22