Иногда Лев сам, без ее расс-
просов, заговаривал о заветной книге, случалось, и читал ей готовые
страницы, чаще рассказывал задуманное, всегда находя в ней восторжен-
ного слушателя. В книге был, между прочим, подмосковный текстильный
городок, куда судьба забросила героя; фабрика с ветхим оборудованием,
еще времен хозяев Алексеевых; трехэтажные кирпичные корпуса-общежития,
казармы, как они назывались еще с тех времен. Хозяева Алексеевы были
те самые, из которых вышел великий артист Станиславский, и дальше ав-
тор прочерчивал историю МХАТа, горькую участь русской интеллигенции
при новой уже власти: боялись, ненавидели и служили.
Конечно, и речи не могло быть о том, что это все когда-нибудь может
увидеть свет в напечатанном виде. И больше того: написанные страницы
требовали осторожного хранения, даже, может быть, конспирации - с этим
шутить не приходится, случается, изымают даже копирку. В другое время
Лев не удержался бы и прочел пару-тройку готовых глав близким прияте-
лям, а уж тот кусок, где шли философские рассуждения о природе власти,
наверняка пустил бы по кругу. Но сейчас, в его ситуации, это значило
бы подвести Катю. То есть он все-таки считался с ее положением, прини-
мал его как должное, да и пользовался, чего уж там, всеми его выгода-
ми, хоть и писал крамолу. Так они и жили в согласии.
После очередного творческого приступа подворачивалась халтура, ка-
кой-нибудь перевод с туркменского по подстрочнику (с некоторых пор Ль-
ва Яковлевича стали привечать в издательствах), потом наступала пора
увлечений - отправлялся в Прибалтику за кактусами, потом вдруг впадал
в отчаяние: жизнь не удалась. Ночами в темноте он прижимался к ней,
обнимал ее плотно и говорил, говорил ей все, в чем мог признаться
только себе, себе и ей. Кто это из великих сказал: мы ревнуем женщину
потому, что поверяли ей все сокровенное, и, изменяя, она как бы преда-
ет эти тайны. Ей, Кате, были вверены все потаенные мысли, сомнения,
слезы, вся беззащитность седеющего мальчика Льва Шустова. Он засыпал,
уткнувшись лбом в ее шею, обвив ее руками, словно ища защиты, и она,
освободив руку, натягивала сползшее одеяло ему на спину.
Наутро, оставив его в постели, она поднималась, наспех завтракала,
гляделась в зеркало. В половине девятого у подъезда стояла машина, на-
чинался ее рабочий день.
6
"Чем отличается троллейбус от трамвая? - рассуждал когда-то Иван
Иванович Гусев. - Трамвай идет строго по рельсам, а троллейбус может и
отклониться - метр влево, метр вправо. Будь как троллейбус, - напутс-
твовал он Катю, - маневрируй, но поглядывай на провода!"
Екатерина Дмитриевна с легкостью усвоила и этот урок.
Вокруг еще оставались, курсировали, и в немалом числе, люди-трам-
ваи. Но времена менялись. Это был уже тот период в жизни общества,
когда на смену защитному френчу и фуражке пришел цивильный кос-
тюм-тройка, а к нему галстук и шляпа, а по зиме пыжиковая шапка, у
женщин норковая. У женщин же соответственно жакет, белая блузка с кру-
жевами, гладкая юбка, туфли-лодочки, косметика в осторожных пределах,
все в меру. Не синий чулок, не Надежда Константиновна, но и не эстрад-
ная дива.
Почему, можете ли вы объяснить, форма одежды, фактор галстука и
шляпы или, скажем, наличия или отсутствия бороды и усов приобретает
историческое значение в жизни государства? Представьте себе бороду
Карла Маркса или бородку Владимира Ильича у вождей эпохи сороковых или
тех же шестидесятых-семидесятых годов! В чем тут секрет?
Жакет секретаря райкома был, таким образом, не прихотью личного
вкуса, но строгой исторической нормой, которой ты должна соответство-
вать, как самой должности.
Люди-троллейбусы жили по своим законам, как и их предшественники.
Конечно, никакого коммунизма никто из них не исповедовал, никакого
Маркса-Энгельса сроду не читал, это были всего лишь названия, ярлыки,
псевдонимы чего-то, что было просто властью одних людей над другими.
Екатерина Дмитриевна была достаточно умна, чтобы не строить на этот
счет никаких иллюзий. Маркса и Энгельса она тоже не читала, хотя Лев
утверждал, что старики были прекрасные полемисты, и принес откуда-то
"Анти-Дюринг". Вникать было, конечно же, трудновато.
Как и предсказывал Иван Иванович, Катя постепенно перемещалась из
кабинета в кабинет, все выше и выше, как поется в песне, - и как раз
потому, тут он тоже был прав, что не прилагала к этому никаких особых
усилий, жила как все, не выделяясь, не отличаясь, не вступая в зону
интриг и, следовательно, риска, то есть не будучи опасной.
И тут, в самый раз, ее приметили наверху.
Это был момент в ее жизни, о котором Екатерина Дмитриевна не расп-
ространялась, и даже сам Лев узнал о нем много позднее, - с некоторых
пор она перестала рассказывать все, проведя как бы некоторую границу
между службой и домом. Итак, однажды Екатерина Дмитриевна оказалась на
совещании в Кремле, в составе довольно узком, у важного лица, одного
из тех, кто управлял страной. Человек этот, как считалось, был храни-
телем чистоты партийных рядов, чему соответствовала аскетическая худо-
ба и болезненный блеск глаз. В отличие от своих коллег, в то время уже
не чуждых эпикурейства, человек этот не расставался с защитной фураж-
кой и лишь после долгих уговоров и чуть ли не специальных постановле-
ний (так говорили) сменил ее на мягкую шляпу, принятую в коллективном
руководстве. Вот это-то лицо и удостоило своим благосклонным вниманием
скромного районного второго секретаря с пучком на затылке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20