Еще не сняв рюкзака, он осведомляется о состоянии пострадавших: что изменилось со вчерашнего дня?
Наступило определенное улучшение: Ребюффа уже может ходить, и офтальмия у него почти прошла. Что касается Ляшеналя, у него восстановилось кровообращение в ногах, чувствительность вернулась всюду, за исключением пальцев. От черных пятен на пятках, вероятно, останутся рубцы. У меня также произошло видимое улучшение, и Удо не скрывает своего удовлетворения. Однако он говорит со мной откровенно. Никогда не узнает он, как тронула меня эта откровенность.
– Я думаю, что левую кисть придется ампутировать наполовину, но надеюсь, что удастся спасти последние фаланги на правой. Если все пойдет хорошо, у тебя будут не такие уж плохие руки. Что же касается ног, боюсь, что придется отнять все пальцы, но это не помешает тебе ходить. Конечно, сначала будет трудновато, но ты к этому привыкнешь, вот увидишь…
Мне становится жутко при мысли о том, что могло бы произойти, если бы Удо так быстро и энергично не сделал мне инъекции. Возможно, их эффект еще не проявился полностью. Потребуется еще несколько сеансов; не знаю, выдержу ли я колоссальное напряжение этих тяжелых испытаний? Во всяком случае, я хочу полностью использовать передышку и торжественно отпраздновать наш успех… Впервые после победы все члены экспедиции вместе, и состояние больных позволяет устроить небольшой праздник. Мы собираемся вокруг единственной банки курицы в желе и откупориваем заветную бутылку шампанского. Желающих отведать вина родной Франции и без того достаточно, но я хочу, чтобы шерпы так или иначе приняли участие в общей радости. Приглашаю Анг-Таркэ, и мы пьем с ним в честь победы. Ишак выражает наши мысли:
– Вы тяжело пострадали, но победа останется с вами!
Несмотря ни на что, в палатке царит радостное настроение. Мы набрасываем телеграмму, которая будет послана Деви со следующей почтой:
"Французская гималайская экспедиция 1950 победила тчк Аннапурна взята 3 июня 1950 тчк
Эрцог".
Сразу же после торжества Удо приступает к уколам. С ногами ему удается покончить очень быстро. Затем он принимается за руки, а я уже знаю, что это будет наиболее мучительно. В течение часа все попытки не приводят к успеху. День на исходе, и Удо доходит до белого каления.
– Не шевелись! – восклицает он с упреком.
– Не обращай внимания на мои крики… Продолжай… делай что нужно.
Террай подходит ко мне. Я корчусь от боли, и он крепко держит меня.
– Потерпи! Не шевелись, не шевелись, Морис!
– Это невозможно! – кричит Удо. – Стоит мне нащупать артерию, как кровь сворачивается. Ничего не выйдет!
Его слова вызваны отчаянием, на самом деле он думает иначе. У него нет ни малейшего намерения прекратить попытки, так же как и у меня, несмотря на дикую боль. Крики, доносящиеся из палатки, где действует Удо, приводят всех остальных в ужас. Шерпы молчат. Может быть, они молятся за своего Бара-сагиба? Я так судорожно рыдаю, что не могу остановиться. У меня непрерывные спазмы.
Наконец, после короткого отдыха, поздно вечером, около 10 часов, процедура успешно завершается. Ишак передает Удо шприцы уже в темноте. Вся палатка в крови. Ишак и Удо выходят. Террай с бесконечной нежностью утешает меня, но никогда в жизни не чувствовал я себя таким несчастным. Измученный страданиями, мой организм не способен сопротивляться. Террай продолжает обнимать меня:
– Все будет хорошо, вот увидишь.
– О дружище, для меня все кончено. Я больше не в состоянии выносить все это.
– Жизнь не кончена, – настаивает он, – ты снова увидишь Францию, Шамони…
– Да, может быть, и Шамони, но никогда больше мне не ходить в горы.
Затаенная мысль вырывается. Террай слышит, и я даю волю своему отчаянию:
– Нет, никогда не смогу я больше лазить – теперь уже мне не сделать Эйгера Северная стена вершины Эйгер сложное восхождение в Альпах

, Лионель, а я так мечтал!
Рыдания душат меня. Мое лицо касается лица Террая, я чувствую его слезы – от тоже плачет. Он – единственный, кто может полностью понять, какая это для меня трагедия, и я вижу, что ему это тоже кажется безнадежным.
– Конечно, Эйгер… Но я уверен, что ты снова сможешь вернуться в горы… – И очень нерешительно он добавляет: – Не то, что раньше, конечно.
– Прежнее никогда не вернется. Видишь ли, Лионель, конечно, я не смогу ходить, как раньше, но если я вообще смогу лазить – это уже много. Горы для меня все – я провел среди них лучшие дни своей жизни… Пусть даже я не смогу делать эффектных, громких восхождений, но я хочу наслаждаться горами, хотя бы на самых обычных маршрутах.
– Ты вернешься, вот увидишь. Я тебя вполне понимаю…
– Но горы еще не все, жизнь состоит из множества других вещей – что со мной будет?
– Уверяю тебя, ты приспособишься… Молчание и затем:
– Сейчас тебе лучше прилечь.
Он укладывает меня с такой нежной заботой, что ему удается совершить чудо: я утешаюсь и успокаиваюсь. Последний взгляд, чтобы убедиться, что мне хорошо. Террай медленно уходит. Какого друга я нашел!
На следующее утро Удо снимает с меня повязку. Как чудесно снова видеть окружающее! Убеждаюсь, что погода прекрасная. Спрашиваю, какое число, – несколько прошедших дней тянулись как одна длинная ночь.
– Пятница, девятое июня, – говорит Ишак.
Ляшеналя готовят для спуска в базовый лагерь. Его понесут в каколе – неуклюжем, примитивном приспособлении, никогда не внушавшем мне доверия. Ляшеналь же, наоборот, ничего не имеет против такого способа транспортировки. Он привык к этому приспособлению, с помощью которого и сам неоднократно переносил пострадавших.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93