– Это его бабы так отпи…ли! По желудку напинали!
Король кивнул. И поскакал прочь на клюшках. Ему неинтересно.
* * *
Скрипа положили в бокс. Есть особая палата, разделенная на боксы – узенькие каморки. В них держат заболевших гриппом, ангиной. Роксана Владимировна опасается, что Скрип заразный. На всякий случай колет его пенициллином. А у него был невроз желудка…
В боксе – кровать, тумбочка; на полу – судно. И больше ничего. Окошко – под самым потолком; не открывается; выходит в палату. Поэтому в каморке и днем полутемно. Дверь заперта.
Тошнота, температура у Скрипа прошли. Он отдыхает от вытяжения. Петля Глиссона не стискивает челюсти, ремни не впиваются в лодыжки. Можно лежать как хочется: на боку, на животе.
Но до чего же ему плохо! Невыносимо! Видит-видит себя в палате у девчонок. Они срывают с него штаны, трусы… Хохочут! Об этом нельзя не думать. Он кусает губы в кровь, бьет себя по щекам, по лбу – и все равно видит себя там…
«Я убью! Убью Сашку!»
Сколько раз видел в фильмах, как убивали. Из автомата. Из пистолета. Саблей. Ножом. У него ничего этого нет – но как надо! надо убить эту тварь! Проклятую-страшную-мерзкую… Каких только слов ни заслужила гадина.
О, если б Сашка был связан! Скрип точилкой для карандашей строгал бы его задранный толстый кончик носа… Раз няня Люда изобразила, как хорек загрызает курицу. Если б гад был связан, Скрип загрыз бы его, как хорек курицу! И пел бы от счастья…
Помоги же кто-нибудь! Мать бросила его здесь. Мать, отец, бабушка – далеко, как далеки герои сказок. Как Финист Ясный Сокол. Как Марья Моревна. Их можно лишь представлять… Отец сидит дома за письменным столом, на котором горит лампа с темно-голубым абажуром. Стопка тетрадок. Отец их проверяет, он учитель. Обмакивает перо в красные чернила, исправляет ошибки, ставит отметки.
У стола стоит кожаный коричневый диван. Скрип так любил, лежа на диване, наблюдать за отцом… Думает он сейчас о своем сыне?
Обещал щенка-волкодава… Мать уверяла: только покажу врачам – и домой… Обманули. Предали.
* * *
Он нашел в тумбочке шарики от шарикоподшипников. И завернутые в бумажку палочки бенгальского огня. Наверное, их кому-то принесли перед Новым годом. Но зажечь не пришлось – хозяин попал в бокс. Вероятно, тут ему стало хуже, и его отправили в инфекционную больницу – иначе не бросил бы здесь.
Шарик закатился под тумбочку. Скрип хотел приподнять ее, и вдруг крышка отстала. Снялась.
Он понял, как тут развлекались… Собрал на полу все одиннадцать шариков. Положил на них крышку от тумбочки. Опустился на крышку, на подогнутые ноги. Можно немножко проехать: туда-сюда, туда-сюда…
Если бы появился Сашка – тут же отнял бы и это развлечение. Он представил: король отшвырнул его, усаживается на крышку… крышка трещит – она не то что крепкий широкий подоконник…
Скрип замер. Его осенило.
37
Когда он вернулся в палату, в одном кармане была горсть шариков, в другом – шесть палочек бенгальского огня. Улучив момент, он переложил это в свою тумбочку.
Лежа на вытяжении, Скрип дождался, когда ходячие выйдут, и шепотом сообщил план Кире и Проше. Они стали думать… Как это их захватило! Думают, перешептываются.
Через два-три дня Киря сказал: крышка от тумбочки не годится. И Скрип как раз сообразил это. Им нужна доска, что лежит в «кубовой». Эту доску кладут поперек ванны, сажают на нее тех, у кого загипсован торс, кому можно мыть только ноги. Доска примерно с подоконник шириной.
Еще им нужны спички… Скрип достал пустой спичечный коробок из мусорного ведра в уборной. А когда вечером поли ушли в красный уголок, залез в тумбочку к Сашке и стырил из полного коробка штук десять спичек. В другой вечер Скрип развязал бинты на Кириной люльке. Тот спустился на тележку. Они приволокли из «кубовой» доску, спрятали под матрац Проши. Его койка ближе к окну, чем их кровати.
Им на руку, что Бах-Бах лечится после «фокуса». Вместо нее дежурит сестра Светлана. Со второго этажа поднимается в сестринскую Миха. И Светлана не думает заглядывать ночью в палаты.
* * *
…Три друга поклялись: молчать! (после того как их план исполнится). Пусть их пугают, пусть допытываются – ни словечка! Посадят в тюрьму? Им-то лучше! В тюрьме не лежат на вытяжении или в гипсовой люльке. Там не подтягивают к «гусю».
Может, будет лучше признаться – и в тюрьму?
38
Он опять не пошел смотреть телевизор. Какие фильмы – когда… Сидит на койке. Справа лежит Проша. Дальше – койка Сашки, сейчас пустая. Над ней – часть окна: примерно, его треть. Когда король прыгает с койки на середину подоконника, ноги повисают над полом.
Окно распахнуто. Лето. Вечер душный.
Слева от Скрипа – Киря в гипсовой раковине. В палате еще двое лежачих. Но их койки далеко, там не слышно, о чем шепчут друзья.
– Почему не говорим ничего? – прошептал Скрип.
Проша глубоко вздохнул. Глаза изумленные – точно увидели Ивана-Царевича на Сером Волке.
– Ну, чего ты? – нервно спросил Скрип.
– Хоть бы все получилось… – Проша вздохнул опять.
– Не фиг бояться! – сказал Киря.
Скрип вдруг заметил: друг дрожит. Примотан бинтами к люльке, и все равно видно, как трясется. А сам не дрожит? Даже зубы стучат.
– Вот-т-т… – выдавил Киря, – пог-г-говорили…
* * *
Поли возвратились восторженно-взвинченные: какой был фильм! Про двух грузинских мальчиков-пастухов. Они были одни зимою в горах. Нашли израненного замерзающего человека, привели в свою хижину. А тут напала огромная стая волков – рвут овец. Мальчики стреляют из старинных ружей, а волки уже разорвали их любимую овчарку… Спасенный человек отогрелся: оказывается, это кровавый убийца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28