День убывал с ленцой, наливаясь зноем. От нагретого просёлка пахло пылью. Солнечный жар стягивал кожу на щеках. Справа открывалась даль: прозрачный парок тёк и переливался над землёй. Ближе к нам густо зеленело мелколесье, скрывая овражек. Вдруг оттуда взмыла большая птица, понеслась к равнине и стала, слегка взмахивая крыльями, скользить понизу вправо и влево, плавно покачиваясь на разворотах.
Дед вытянул в её сторону руку, целясь указательным пальцем:
— Тоже добытчик — мышатник полевой! Подавай ему раздолье...
Сказанное предполагало вероятность как приговора, так и жалобы, оно запомнилось, будто нечто заветное: чтобы можно было примерять к нему произошедшее позднее. Полёт во времени, приходящем в умаление, тяготеет к резкому повороту назад. Неосуществимость действия находит раскалённые мгновения, определяя траектории, по которым предстоит им нестись. Сколько должно быть подгоняющей тоски, чтобы точки пересечения взорвались необъятностью света... И он вдохнул бы жизнь в давно состарившееся утро, когда знак Зодиака уже не благоволил к близнецам: Лещёва Прорва перестала привлекать рыболовов, и весь интерес сосредоточился на озере у нашего городка. Напротив него за водной гладью стоял лес, оттуда тянуло дымком костров. Местные начальники и приезжавшие областные руководители не были в дружбе с удочкой: обслуга обеспечивала им улов другими средствами.
Не сказать, однако, чтобы рыбнадзор бездействовал. Его работники оказывались тут как тут, когда бредешок разворачивали лица невежественные, чуждые понятию о рангах. Лишаемые части имущества, пасынки фортуны оставались ещё и должниками.
Чуткость к жизненному закону не должна быть росой под солнцем — что ещё раз доказало утро, которое, казалось бы, с беспечностью сулило погожий день всем без разбора. Лучи подсушивали песок, готовый потечь струйкой меж пальцев, когда двое шедших по берегу увидели стоящий микроавтобусик: вывернув передние колёса на сторону, он несколько кренился к вербам, обвитым диким хмелем. Судя по номеру машины, она заехала в нашу глубинку из другой области. Два инспектора рыбнадзора переглянулись: незнакомые раздевшиеся люди доставали из микроавтобуса сеть.
Как следовало отнестись к чужакам, позволившим себе такое? Им предложили «оставаться на месте». Предполагалось, понятное дело, порыться в вещах и заглянуть в документы. Один из компании выразил недовольство:
— Нельзя ли повежливее?
Слова, которые ему пришлось услышать в ответ, должно быть, заставили его усомниться: того ли он желал? Прежде чем продолжить беседу, человек в плавках влез в микроавтобус и появился одетым. На нём был мундир полковника.
Будучи в наших краях в командировке, полковник, занимавший ответственный пост в штабе военного округа, захотел расслабиться у рыбацкого костра.
Служителям закона стало неловко, что по недоразумению они показали себя негостеприимными. Настроение, в котором оба, попрощавшись с полковником, отправились по берегу дальше, искало выхода. Колышек закидушки и парень, хлопотливо склонившийся над водой, вполне естественно вызвали участливое любопытство. Рыболов, которым оказался Генка Филёный, в эти минуты менял насадку на крючках.
У него была закидушка «с резинкой». В таких удочках грузило привешивалось не к леске, а к резиновому канатику, а уж он соединял груз с концом лески. Когда попадалась крупная рыбина, канатик, растягиваясь, смягчал рывки, не давая поводку оборваться. Кроме того, снасть достаточно было забросить один раз. Груз мог лежать себе на дне — растягиваемая резинка позволяла выбрать из воды леску, а затем, сокращаясь, возвращала её, со свежей наживкой на крючках, в прежнее положение.
Эти преимущества послужили тому, чтобы признать подобные удочки орудием браконьерства. Двое из рыбнадзора приступили к акту изъятия энергично и эмоционально:
— Прямо стой! Сказано — стоять! Где рыба? Что ты сказал?..
От крепких прикосновений рубашка на Филёном утратила пуговицы и лопнула по шву. За неспособностью Генки хранить молчание, его угостили пощёчиной и рванули за волосы. Реакция на это, тут же нейтрализованная, нашла в протоколе такое отображение: «замахал руками», «стал оскорблять честь и достоинство сотрудников при исполнении...», «оказал ожесточённое сопротивление с использованием ножа...»
Последняя фраза имела основанием то, что в вещах Генки нашли складной нож, известный под названием «лисичка». Такими ножами с рукояткой в виде бегущей лисы обычно обзаводились рыбаки и те, кто ходил в походы. Раскрытая «лисичка» присутствовала на суде как вещественное доказательство — вместе с удочкой, снабжённой пресловутой резинкой. Не остался вне внимания и факт, что отец Филёного «привлекался» за уголовное преступление.
Так Генка оказался в колонии для несовершеннолетних, которая, по определению Альбертыча, возвратила его нашему городку «во всеоружии опыта и с пониманием, как важно помнить, что детство ещё рядом, за углом». Филёный держался так, будто был утомлён обязанностью доказывать всем своё превосходство, однако готов нести это бремя, дабы не обмануть общих ожиданий. Он желал обратить к выгоде случившееся с ним и занял позу как бы спокойного высокомерия: «Таков уж я — во всём захожу дальше других!» Напоминать об этом он должен был педантично — при том месте в жизни, которое ему досталось: его взяли на строительный участок кровельщиком.
Филёный добивался, чтобы не работа определяла представления о нём. Улица была его ареной. Он знал: в драке сильнее тот, кто агрессивнее. И в начале намечающегося конфликта опускал глаза, говорил мирно, успокаивающе — чтобы внезапно ударить противника в лицо и бить, бить, бить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26