Что до Василия
Васильевича, так царь Петр еще отца его не любил, да и как любить, ежели
тот был другом царевны Софии? Бунтовщик! Вот ежели ты хочешь в сыне своем
угасить ревность воинскую, возьми да свези его к боярину Василию —
пускай-ка он ему и порасскажет, сколь горек корень военного учения. Авось
он разговорит Александра. Да кстати спроси, запишет ли Головин и своего
Васю в полк.
— И то! — согласилась утешенная мать Александра.
— Пошли Головиным сказать, что завтра у них будете. А теперь,
Александр, довольно матери платье слезами мочить. Едем в поле. Собирайся.
Александр резво вскочил на ноги. Глаза его были сухи. Он, припрыгивая
на одной ноге, пустился вслед отцу.
На дворе поднялся радостный лай собак. Егеря седлали коней. Затрубил
рог. Суворов с сыном уехал в поле. Авдотья Федосеевна написала подруге
своей, Прасковье Тимофеевне Головиной, записку, что завтра к ней прибудет
с сыном, и, послав верхового, успокоилась совсем.
Александр с отцом вернулись домой в сумерках «с полем» — затравили на
озимых двух русаков. И Василий Иванович и Александр были веселы и румяны.
За столом Василий Иванович выпил порядочно и предложил сыну:
— Ну-ка, Александр, выпей первую солдатскую чарку.
Александр не решился.
— Пей, если батюшка приказывает, — поощрила его с насмешкой мать. —
Он тебя всей солдатской науке наставит.
Александр отпил глоток из отцовской чарки, поперхнулся и, как бы
нечаянно, пролил остаток вина. Отдуваясь, Александр высунул обожженный
водкой язык и принялся вытирать его краем скатерти. Отец смеялся.
Утром на другой день Авдотья Федосеевна нарядилась в свое платье,
пахнувшее листовым табаком и камфарой. Александра одели снова в его
нарядный кафтанчик с золотыми пуговицами и белые панталоны.
Василий Иванович распорядился лошадьми. К крыльцу подали возок с
лубяным верхом, запряженный тройкой.
Авдотья Федосеевна, в салопе и теплом чепце, с помощью Мироныча и
сенной девушки долго устраивалась в повозке так, чтобы не помять своего
роброна*.
_______________
* Р о б р о н — старинное женское платье с округленным шлейфом.
Когда все устроилось, Александр подмигнул отцу, живо забрался в возок
и уселся там бочком, стараясь не тревожить мать и не помять ее платье.
— Трогай! — крикнул Василий Иванович с крыльца.
Тройка подхватила, и возок выкатился за ворота.

ДВА ВЕКА
...Печальные осенние поля лежали вокруг — колкое жнивье, где
истоптанная скотиной озимь. Облетевшая листва деревьев местами устилала
дорогу желтым ковром.
Хотя Головины и почитались Суворовым родней, Александра туда везли
впервые. Он и радовался, и боялся — чего, сам не знал, — и торопил время.
В одном месте дорогу тройке перебежала тощая, одичавшая за лето кошка. Она
мяукала — вспомнив, должно быть, теплую печку — и страдала по
легкомысленно покинутому дому.
— Кошка? Уж не лучше ли вернуться, — пробормотала Авдотья Федосеевна.
Александр понял, что мать чего-то боится.
— Кошка, матушка, не заяц! — попробовал Александр успокоить мать.
Кучер, не оборачиваясь, подтвердил:
— Кошка — к доброй встрече. Да ведь и то: бабьи приметы! Вот если
попа встретишь — поворачивай оглобли. Это наверняка.
Часа через два на вершине холма над серым от зябкой осенней ряби
прудом завиделась новая усадьба Головиных — высокий дворец с большими
окнами, белыми колоннами и круглой беседкой над лепным фронтоном красной
крыши. Кое-где еще виднелся неубранный строительный мусор — битый кирпич,
бревна, доски. Зияли ямы известковых творил. Торчали стойки неубранных
лесов. Дом только что закончился постройкой. Правым от подъезда крылом
дворец вплотную приткнут к старому одноэтажному, тоже каменному дому с
железными ставнями на маленьких оконцах, построенному, пожалуй, в начале
прошлого века, — но дом стоял несокрушимо. Век нынешний и век минувший
стояли плотно один к другому. Кое-где расцвеченный изразцами старый дом,
видимо, обрекли на слом.
Авдотья Федосеевна велела кучеру подъехать к главному входу нового
дворца. Тройка остановилась у дверей с зеркальными стеклами.
Из-за двери выглянуло чье-то испуганное лицо и спряталось. Долго
никто не появлялся.
— Матушка, поедем назад, домой! — сказал Александр. — Нас не хотят
пускать...
— Помоги мне выбраться.
Александр выпрыгнул из возка и подал руку матери. Она, кряхтя и
бранясь, выбралась из экипажа.
— Смотри, — наставляла она сына, — не осрами меня в людях. Больше
всего молчи. А если спросят, говори: «Да, сударь», «Да, сударыня».
— А «нет» нельзя? — спросил Александр.
Мать не успела ответить: зеркальная дверь отворилась, и оттуда
хлопотливо выскочила сухая женщина, вся в черном, с пронырливыми светлыми
глазами. Это была домоправительница боярина Головина, Пелагея Петровна.
— Батюшки мои! Да это, никак, Авдотья Федосеевна! — воскликнула
Пелагея Петровна. — Пожалуйте ручку, сударыня. Здравствуйте, матушка
боярыня. Давненько к нам не жаловали. Сашенька-то как вырос — и не узнать!
Пожалуйте, пожалуйте!..
Пелагея Петровна пропустила гостей в переднюю, велела кучеру отъехать
на конный двор и заперла дверь на ключ.
В передней не было ни дворецкого, ни слуг. В доме стояла глубокая
тишина.
— Как здоровье Василия Васильевича? — спросила Авдотья Федосеевна.
— Слава богу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18