..
— А здоровье Прасковьи Тимофеевны?
— Тоже слава богу...
— Да что же это я ее не вижу? — обиженно проговорила Авдотья
Федосеевна.
В былое время подруга всегда выбегала ей навстречу, чтобы обнять на
самом пороге дома.
— Да все ли у вас благополучно? Тишина в доме, словно все вымерли...
— Ох, боярыня матушка! Коли правду сказать, не в час вы к нам
пожаловали. Преогромное у нас несчастье приключилося! Такое уж несчастье,
что и не знаю, как сказать. Господь нас за грехи карает!
— Да не пугай ты, Пелагея Петровна, — вишь, у меня ноги подкосились.
Сказывай же!
Авдотья Федосеевна грузно опустилась на диван, сгорая от любопытства.
— Любимый-то кот боярина, Ванька, залез в вятерь* с живыми
стерлядями, пожрал их всех, назад полез да в сетке и удавился!
_______________
* В я т е р ь — домашний садок для живой рыбы, покрываемый
редкой сетью.
— Насмерть?
— Насмерть, государыня, насмерть. Совсем окочурился кот. Было это еще
утром. Стерлядей паровых заказал боярин ради тебя, зная, что любишь. А
теперь что мы будем делать? Как сказать про кончину котову? Матушка моя,
да я и о твоем приезде доложить не смею... Покарал нас господь!
— Да неужто вы все тут с ума посходили? — рассердилась наконец
Авдотья Федосеевна. — Не домой же мне теперь ехать! Дайте хоть согреться.
Уж если хотите, я сама ему про Ваньку-кота доложу...
— Ой, государыня матушка! — воскликнула Пелагея, и на лице ее
появился сначала испуг, а потом радость. — Тебя-то он, матушка, выпороть
не смеет и в дальнюю ссылку не пошлет... Уж вот вызволишь ты нас! Побудь
здесь одну секунду!
Пелагея Петровна убежала на цыпочках. Александр, осматриваясь,
дивился и пышным завиткам лепного потолка, и узорчатому паркету, и высоким
золоченым подсвечникам, в которых свечей еще ни разу не зажигали: от свечи
к свече тянулись по фитилям пороховые зажигательные нити. Два рыцаря в
латах, с опущенными забралами, в стальных перчатках сторожили, опираясь на
огромные мечи, вход из сеней во внутренние покои... Над огромным мраморным
камином стояли меж двух китайских ваз золоченые часы.
Стояла тишина, хладная, немая. Часы уторопленно тикали. Так прошло
еще порядочно времени. Стрелка приблизилась к трем. Часы прозвонили семь.
В доме, откуда-то из глубоких покоев, подобно морской волне, набегающей на
плоский песчаный берег, пронесся, возрастая, шорох. Дверь на верху
лестницы распахнулась, по бокам ее встали в белых париках, в голубых
ливреях, шитых серебром, и в узких белых штанах два бритых лакея. Затем в
дверях показался важный господин в голубом же кафтане. Авдотья Федосеевна
подтолкнула Александра и встала с дивана.
Господин в голубом, несмотря на тучность, низко поклонился гостям и
медленно и раздельно произнес:
— Добро пожаловать, боярыня Авдотья свет Федосеевна с наследником
Александром Васильевичем!
— Это он? — шепотом спросил у матери Александр. — Кланяться?
— Что ты! Что ты! Это дворецкий, — ответила Авдотья Федосеевна. Она
сама едва удержалась, чтобы не ответить дворецкому тем же низким поклоном.
— Здравствуй, Потапыч, — проговорила она, приосанясь. — В добром ли
здравии боярин и боярыня?
— Вашими молитвами, боярыня...
Дворецкий еще раз низко поклонился, повернулся и пошел впереди. Мать
пошла за ним, держа Александра за руку. В то мгновение, как закрылись
двери в сени позади них, впереди распахнулись вторые. И стали по бокам еще
два лакея в голубом посеребренном платье, в башмаках с пряжками. Первая
пара лакеев обогнала гостей и пошла позади дворецкого. Затем открылось еще
двое дверей, и наконец шествие, открываемое дворецким и шестью лакеями за
ним, остановилось перед четвертой низкой одностворчатой дверью, обитой по
войлоку рогожей и накрест драницей, точь-в-точь как у Суворовых при входе
из сеней в прихожую. Дворецкий тихо стукнул в дверь и, по монастырскому
уставу, прочел короткую молитву, прося разрешения войти.
— Аминь! — послышалось из-за дверей.
Дворецкий открыл дверь. Лакеи выстроились по сторонам ковровой
дорожки и с низкими поклонами пропустили Суворову с сыном вперед. Авдотья
Федосеевна вошла в следующий покой, у дверей она церемонно, с приседанием,
поклонилась и прошептала сыну:
— Да кланяйся же, неуч!
Александр отвесил в ту сторону, куда кланялась мать, почтительный
поклон, и когда поднял голову, то удивился. Здесь было почти темно.
Скудный свет осеннего дня едва сочился сквозь густой, свинцовый переплет
маленьких окон со слюдяными стеклами. Нависли расписанные травами своды,
некрашеный, из шашек соснового паркета пол скрипнул под ногами дворецкого,
который тихо попятился назад и пропал. Убранство покоя было очень просто.
Те же дубовые скамьи, что в родном доме Александра, впрочем покрытые
коврами. Наконец Александр увидел и того, кому, не видя, поклонился. В
кресле-качалке сидел сам боярин Василий Васильевич Головин в зеленой
шапочке. Из-под его сдвинутых, похожих на ласточкины крылья бровей
смотрели, искрясь веселой насмешкой, карие глаза, румяные губы улыбались.
Около старика, положив руку на его плечо, стояла высокая, статная боярыня
в богатом синем с серебром роброне. Ее прекрасные пышные волосы,
причесанные по моде, с буклями, казались с проседью от пудры. В ушах
боярыни сверкали, соперничая с ее глазами, два яхонта с лесной орех. А
рядом стоял, прижавшись к ней, мальчик в русской алой косоворотке,
плисовых шароварах и козловых сапожках на высоких красных подборах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18