«Товарищи! Небо возвещает мне победу (гром в то мгновение ударяет);
римлянам, а не нам трепетать. Бросьте взоры на поле битвы. Здесь нет
отступления. Мы погибнем все, если будем побеждены.
Какое надежнейшее поручительство за торжество! Боги поставили нас
между победой и смертью!»
Римляне были разбиты в этом бою. Они получили, однако, подкрепления.
Навстречу карфагенцам стремился римский полководец Семпроний со своими
легионами. Ганнибал на берегу реки Треббии выбрал место удобное, чтобы
действовать коннице его и слонам, в чем состояла главная сила воинства
его.
Устроив засаду, Ганнибал повелел коннице нумидийской перейти реку
Треббию и идти до самого стана неприятельского, вызвать их на бой, а затем
снова убраться за реку, чтобы увлечь за собой пламенного и заносчивого
Семпрония на то пустое место, где была устроена засада.
Что Ганнибал предвидел, то и случилось. Кипящий Семпроний послал
тотчас на нумидян всю свою конницу, потом шесть тысяч человек стрелков, за
которыми следовала вскоре вся армия. Нумидяне побежали нарочно. Римляне за
ними погнались жарко. Был в тот день туман очень холодный, да и выпало
много снегу. Римские воины перезябли. Преследуя нумидян, они вступили по
грудь в воды реки, и их члены так оледенели, что трудно им было удержать
свое оружие. К тому же они были голодны, потому что весь тот день не ели,
а день уже клонился к вечеру.
Не так-то было со служивыми у Ганнибала. Они рано, по его приказанию,
зажгли перед своими ставками огни и вымазали все свои члены маслом, данным
на каждую роту, дабы быть у них телу гибким и к простуде стойким. Также и
поели они исподволь и не торопясь. Видимо, здесь коль есть великое
преимущество, когда полководец сам за всем смотрит и все предвидит, так
что от рачительности его ничто не уходит.
Заманив римлян на свою сторону реки, Ганнибал ударил на них в тыл
спрятанным в засаде отрядом. Римские легионеры были опрокинуты в реку.
Остальные погибли, растоптанные слонами или конницей. Перед Ганнибалом
открылся путь на Рим через Апеннинские горы».

ЧЕРНЫЙ ГЕНЕРАЛ
Александр вздрогнул, услышав утренний звук старого дома: опять словно
крякнула и заскрипела расшатанная кровать, скрипнула половица, стукнул
засов. Александр оторвался от книги, его ноги сводила судорога от холода и
волнения. В светелке не было печи. Ночи стояли уже холодные.
Наступило утро. Дом пробуждался. Александр погасил свечу, снял с окна
одеяло и выглянул во двор через оконце. Серел рассвет. Алела над лесом
заря. В приспешной избе* жарко пылала челом к окну печь. Из волока избы
тянул серый дым. Дядька Александра, Мироныч, на дворе сосвистывал и сажал
на цепь псов.
_______________
* П р и с п е ш н а я  и з б а — изба для дворовых людей.
Скрипнула дверь родительской спальни внизу. Завозилась мать, и
запищала разбуженная Аннушка. Александр быстро оделся, сбежал вниз и
сенями выскочил на двор, боясь, чтобы его не предупредил отец.
Через росистую траву двора Александр, босой, перескочил прыжками и
распахнул дверь в приспешную. Там уже завтракали под образом в красном
углу несколько дворовых, собираясь на ригу молотить. Дым, вытекая через
чело печки, плавал облаком под черным потолком и тянулся вон через волок.
Стряпка пекла оладьи.
— А, барабошка! — сказала она ласково, увидев Александра. — Раньше
батюшки поднялся. Молотить, что ли?
Александр, не отвечая, поплескал на руки и лицо холодной водой из
глиняного рукомойника над поганым ушатом, утерся тут же висевшей холстиной
и попросил:
— Анисья, дай оладышек...
— Бери, прямо со сковородки.
Оладышек обжигал пальцы. Александр, разрывая его на части, торопливо
жевал.
— Молотить! — проворчал Мироныч, поглядывая на него с угрюмой
улыбкой. — «Тит, иди молотить!» — «Брюхо болит». — «Тит, иди кашу есть!» —
«А где моя большая ложка?»
Никто из молотильщиков не отозвался на шутку ни словом, ни усмешкой.
Все продолжали молча возить кашицу, сгребая в ладонь хлебные крошки со
стола и подкидывая их в рот.
— Выдумал твой батюшка манеру: где это видано, чтобы дворовые
молотили? А?
Приговаривая так, дядька облизал свою ложку и протянул ее питомцу.
Тот ради приличия принял ложку, зачерпнул кашицы из общей деревянной чашки
и, хлебнув один раз, вернул ложку Миронычу.
Александр выбежал во двор; из конюшни, где уже стучали копытами,
требуя корма, кони, он вывел любимого своего жеребенка Шермака. Не седлая,
Александр обротал коня, сорвал с гвоздя нагайку, разобрал поводья, вскочил
на Шермака и ударил по бокам коленками. Жеребенок дал козла и, обернувшись
на задних ногах, вынесся вихрем со двора.
— Александр! Куда? Не кормя коня? — грозно крикнул с крыльца вышедший
в эту пору отец.
Сын его уже не слышал. Жеребенок через убогую деревню, распугав гусей
и уток, вынесся в гору по дороге в лес.
Ветер свистал в ушах Александра, ветки хлестали по лицу и плечам,
сучок разорвал рубашку и больно оцарапал лицо. Александр, вскрикивая,
поощрял коня, повернул с дороги и вынесся на вершину холма. Из-за леса
глянуло румяное солнце.
Осадив Шермака, Александр потрепал его по взмыленной шее и, вольно
дыша, оглядывал даль. Его взорам предстала земля, похожая на
взбудораженное бурей и вдруг застывшее море. Гряды холмов волнами уходили
до края неба. Темные еловые боры по долам синели, а гребни волнистых гор,
казалось, были покрыты пеной березняков и осинников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18