В Метехском замке Камо оставался таким же, каким увезли его из Берлина. Он был то мрачным и неразговорчивым, то беспричинно смеялся, то удивлял служебный персонал своим спокойствием и неподвижностью, то внезапно начинал буйствовать. Пищи он не принимал и не замечал никого. Иногда им овладевал приступ бреда. Он кричал и ругался – ругался по-немецки, – очевидно уверенный, что находится еще в Моабите.
Для властей не оставалось никакого сомнения о том, что Камо – сумасшедший.
И тем не менее суд состоялся.
Когда в зал суда ввели подсудимого, председатель, взглянув на него, заинтересовался маленькой подробностью: у Камо на плече сидела птичка. Подсудимый косился на щегла и, улыбаясь ему, пытался прикоснуться щекой к птичьим перьям. Щегол, едва удерживая равновесие, с любопытством смотрел на необычайную для него обстановку.
– Петька, не дрейфь, – громко сказал щеглу подсудимый.
Молодой капитан генерального штаба – член суда, взглянул на щегла, улыбнулся, но, заметив строгие глаза генерала-председателя, смутился и покраснел.
– Подсудимый, подойдите ближе, – обратился генерал к Камо, который в это время весело разговаривал со щеглом.
– Петька, покажи им, как мы умеем летать, – сказал Камо и погладил птицу по головке.
Щегол клюнул его в щеку, вспорхнул, поднялся к самому потолку, скользнул крыльями по штукатурке, описал круг по залу и уселся на вытянутойруке Камо.
– Правильно, браво, Петька, мой верный товарищ, садись сюда. – И он указал на свое плечо.
Птица села на плечо Камо и снова клюнула его в щеку.
– Подсудимый, где вы достали эту птицу? – строго, как долженствует председателю военно-окружного суда, спросил генерал.
– В небе. Он летел и я летел. Мы встретились. А впрочем, моя птичка лучше вас всех. Правильно, Петька?
Петька опять клюнул его в щеку.
Так окончился допрос Камо, допрос, приведший судей к полному разочарованию и досаде. Кроме бессмысленного бреда суд не добился от подсудимого ничего. Камо был всецело поглощен щеглом и будто не слышал вопросов и не замечал судей.
Суд пришел к заключению, что в такой обстановке следствие невозможно, и потому решение суда гласило: дело слушанием отложить, а подсудимого подвергнуть длительному наблюдению в психиатрической лечебнице. Тем временем германская пресса, наверное, забудет о Камо, и казнь его уже не отразится на «русских интересах».

Глава 9

В Михайловской больнице, куда попал Камо из Метехского замка, были приняты все меры, чтобы предупредить всякую возможность побега арестанта. Он был водворен в изолятор для буйнопомешанных. Кандалы сняты не были. Ключ от изоляционной комнаты хранился у специально приставленного надзирателя, без разрешения которого никто не имел права входить и выходить из помещения.
Ноги Камо были стерты до крови. Администрация лечебницы обратилась к прокурору с просьбой снять кандалы. На ходатайство последовал ответ: кандалы сняты не будут.
В протоколе судебно-медицинского освидетельствования, представленном прокурору, были описаны рубцы, шрамы, повреждения левого глаза и резкое понижение кожной чувствительности, усиление кожных и сухожильных рефлексов, дрожь в языке и руках. Испытуемый, как гласил протокол, не ощущает никакой боли.
Наблюдение над испытуемым продолжалось. Служебный персонал больницы убеждался в том, что перед ним несомненно безнадежный душевнобольной.
24 декабря 1910 года испытуемый, как гласил «скорбный листок», весь день бродил по камере, напевал, насвистывал. Ничем иным не интересовался. Набивал папиросы и беспрестанно вспоминал щегла, которого отобрали у него тотчас же после суда. Книга о войне, принесенная ординатором по просьбе испытуемого, осталась лежать неоткрытой. Больной говорил о каких-то четырех миллионах, зарытых им в горах. Но место указать отказался. Ночью не засыпал, бормотал, ворочался с боку на бок.
Через две недели после этой записи врач выслушал заявление больного. С таинственным видом тот сообщил ему:
– Ко мне в камеру заглядывают какие-то молодые люди, мужчины и женщины. Они тревожат меня… нарушают покой… Уберите их… Если врачи не примут меры, я сам расправлюсь с ними…
Сомнений никаких не было: больной бредил.
В этот день настроение его было то веселое, то подавленное. Воспоминание о щегле больше не волновало его. Он, кажется, забыл о нем и перенес свое внимание на кандалы. Всю ночь он звенел ими в такт своему пению.
Так текла жизнь Камо в Михайловской лечебнице. Иногда он лепил из мякиша лошадок и птичек, курил, стонал, иногда был весел и словоохотлив. Говорил врачам, будто собирается ехать через Сибирь в Америку, и однажды утром объявил, что он ясно слышит чей-то голос… женский голос, произносящий его имя.
15 августа 1911 года, в полдень, испытуемый Тер-Петросян попросился, как обычно, в уборную. Служитель выпустил его из камеры, проводил до уборной и вернулся к другому беспокойному больному.
В течение целого часа уборная была заперта изнутри. Камо из нее не выходил…
Четыре года прошло с тех пор, как Котэ, тот самый человек в фетровой шляпе, что в 1907 году ходил с развернутой газетой по Эриванской площади, расстался с Камо.
Четыре года… Это все равно, что четыре столетия. И вот сейчас, через несколько минут они должны встретиться после долгой тревожной разлуки. За это время черные волосы Котэ успели поседеть.
Стоя на берегу Куры, он не спускал глаз с последнего окна верхнего этажа лечебницы. Там, за решеткой, мелькнул человек. «Он или нет?» Котэ верил в Камо больше, чем в кого бы то ни было на свете. Городовой ушел за угол. Видит ли Камо из окна уборной городового?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22